Посмотрев на переулок, в котором люди занимались своими повседневными делами, Элизабет снова взглянула в карие глаза.
— Отец, если возможно, мне хотелось бы обсудить это с вами наедине.
Она выдержала его пытливый взгляд. Отец Антониус вопросительно поднял брови, затем отвернулся и дал указания сторожу открыть дверь. Скрестив руки в широких рукавах своей рясы, он вышел на улицу.
— Пойдем к церковному кладбищу, — предложил он. — Там нам никто не помешает.
Он открыл решетчатую дверь из кованого железа, ведущую на маленькое монастырское кладбище. С трех сторон оно было окружено стеной, а четвертой границей служила церковь.
— Что же это за особенная болезнь, которая заставила тебя предположить, что именно с моей помощью можно ее вылечить? Я простой францисканский монах, проведший большую часть своей жизни за этими стенами.
Элизабет опустила взгляд на надгробный камень.
— Три года назад вы были не за этими стенами, а делали много добрых дел в городе. Приходили к больным, от которых другие отказались, и ухаживали за ними. Вы многих спасли. Люди помнят об этом!
— Три года назад, говоришь?
Она кивнула и увидела, как по его прежде спокойному лицу проскользнул ужас.
— У нас не так много опыта с этой болезнью, как у вас, поэтому прошу вас пойти со мной, чтобы осмотреть одну больную и получить ответ: оправданы ли наши самые худшие опасения.
— Я нечасто бываю в городе, но могу предположить, что эта желтая лента означает, что ты говоришь о непотребном доме у еврейского кладбища.
Элизабет кивнула.
— Да, правильно. Понимаю, что в ваших глазах это должно быть наихудшее греховное место. И все же прошу вас пойти со мной.
Монах пожал плечами.
— Разве наш Спаситель пришел не на грешную землю, чтобы провозгласить радостную весть? Кто я такой, чтобы избегать этого места? Я только хотел бы взять кое-какие инструменты. Подожди меня здесь, я сейчас вернусь.
Он быстро ушел, но не заставил Элизабет долго ждать. С кожаной сумкой через плечо он вышел из ворот и последовал за ней в предместье Плайхах. У последних домов Элизабет остановилась.
— Пожалуйста, подождите здесь, пока я не вернусь за вами. Я сначала должна посмотреть, нет ли… ну, не вернулась ли еще наша мадам.
Монах приподнял брови.
— Значит, она не поручала тебе привести меня?
— Нет, даже наоборот, она категорически запретила показывать кому-либо больную. Я сама так решила и готова отвечать за последствия.
Ей показалось, что в его глазах появилось что-то вроде сочувствия.
— Тогда у нее те же подозрения, что и у тебя, — сделал вывод монах. — Она боится того, что случится с ее заведением, если здесь действительно разразится чума. — Элизабет вздрогнула. — Этим делу не поможешь, если будешь бояться называть ужас своим именем!
— Нет, конечно, нет. Но даже при упоминании этого слова мне становится не по себе.
— Мне тоже, — признался монах. — Мне тоже!
Элизабет ушла и вскоре вернулась, чтобы сообщить ему, что все чисто. Отец Антониус последовал за ней в дом, кивнул наблюдающим девушкам и подошел к ширме.
— Можно чуть больше света?
Грет и Элизабет быстро зажгли две лампы. Какое-то время он неподвижно стоял перед матрацем, глядя на Жанель. Несмотря на открытые глаза, казалось, что она ничего не видит. Неистово замотав головой из стороны в сторону, она судорожно закашлялась и начала жадно хватать ртом воздух.
— У нее есть припухлости в паху? — спросил отец Антониус.
К ним подошла Эстер.
— Я за ней ухаживала и вытирала ей пот. Да, у нее в паху и под мышками есть узлы.
Монах вздохнул.
— Я хотел бы ее осмотреть. Снимите ей рубашку.
Эстер поспешила выполнить его просьбу. Изможденное тело Жанель освещали две лампы. Кожа была в пятнах, и в паховой области Элизабет увидела явную припухлость.
— Мне нужно притронуться к ней, — сказал монах и посмотрел на Элизабет. Она кивнула ему.
Он присел возле постели, осмотрел сначала кожу лица, груди и живота, потрогал ее лоб и виски и осторожно коснулся уплотнения под мышками и в паху. Девушки смотрели на него с нетерпением и в то же время с ужасом.
— Вы можете ее одеть и укрыть, — сказал монах.
— Что вы думаете? — спросила Элизабет. — Это чума?
Отец Антониус покачал головой.
— Нет, я уверен, что это не чума, которая три года назад свирепствовала в Вюрцбурге и привела к стольким жертвам.
Девушки молча начали обнимать друг друга. У Эстер на глазах появились слезы облегчения.
— Но у нее серьезная лихорадка, которой она не сможет долго сопротивляться, если ее не лечить.
— Она умрет? — робко спросила Эстер.
— Не знаю. Она скорее ближе к смерти, чем к жизни, — неохотно ответил монах.
— Разве нет средства, чтобы помочь ей? — не отступала Элизабет.
Отец Антониус замялся.
— Есть одно средство, которое я успешно применял в случае такой тяжелой лихорадки, но оно должно быть приготовлено у нас в монастыре или у аптекаря и оно недешевое.
— Она не умрет, только из-за того что лекарство слишком дорогое! Скажите мне, сколько оно стоит, — решительно произнесла Элизабет.
— Если я дам тебе с собой записку, ты сможешь получить его за один гульден.
— Целый гульден? — тяжело вздохнули девушки.
— Ничего не получится, — сказала Эстер и печально погладила красное от жара лицо Жанель. — Даже если мы соберем все наши монеты.
Другие девушки покачали головой и озадаченно посмотрели на монаха.
— У вашей мамочки точно есть такие деньги.
— Она не отдаст их на лекарство, — произнесла Грет не допускающим сомнений тоном.
— Я спрошу у настоятеля, можно ли приготовить для вас лекарство в монастыре. К сожалению, это тоже не бесплатно, ведь я должен купить на рынке ингредиенты. Это будет стоить не меньше двух фунтов пфеннигов.
— Договорились. Когда я смогу забрать лекарство? — спросила Элизабет.
— Я постараюсь купить ингредиенты сегодня. Ты сможешь забрать его завтра утром у ворот.
— Хорошо. Подождите здесь, отец, я принесу деньги.
Элизабет вышла, Грет последовала за ней.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Где ты собираешься взять столько денег?
— Я возьму их в шкатулке мадам.
Грет остановилась как вкопанная. Она побледнела так, что едва были видны ее веснушки.
— Ты шутишь! Считай, что ты не жилец, если сделаешь это! Какая нам польза с того, что мы спасем Жанель, если мадам убьет тебя?
— Не будь дурой! — прервала ее Элизабет. — Она меня накажет, но я готова взять это на себя. И она не убьет меня.
