– Теперь я знаю, кто ты, всадник с личиной на голове, – прошептала она, на минуту воскрешая в памяти звенья цепи событий за прошедшие две недели. И улыбка удовлетворения от пережитых волнений и от разгадки тайны поблуждала на её красиво очерченных губах.
Вернувшись к своей лошади, она поправила укреплённую у передней луки седла кожаную сумку Удачи, со всем, что в ней обнаружила. Поднялась в седло и удобно выпрямилась, направила охотно зашагавшую лошадь прочь от деревни, как будто перевернув последнюю страницу небольшого романа, с героем которого ей было дальше не по пути. Косые лучи утреннего солнца пронизывали испуганно притихший лес, и она удалялась в этих лучах, оставляя позади слабеющие отзвуки гомона деревни, занятая уже размышлениями, где и как удобнее и быстрее попасть к верным друзьям или союзникам польского короля, а от них и к нему самому.
Возглавленное царём русское наступление в Ливонии развивалось стремительно, изумляя и тревожа Европу и Оттоманскую империю. За летние месяцы пали или сдались без сопротивления все города и крепости на пути к Риге, сердцу всего ливонского края. Погода благоприятствовала наступательной войне, была сухой, позволяла осуществлять быстрые передвижения войск через реки и вдоль рек, и к концу лета сам царь, двигаясь по берегам Западной Двины, вышел к Риге с достаточными силами, чтобы взял в кольцо осады все городские оборонительные укрепления.
Напряжённые летние работы генерал-губернатора Риги графа Делагарди по восстановлению обветшалых участков защитных стен оказались не напрасными. Шесть батарей русских пушек за три недели почти непрерывных обстрелов не добились видимых успехов. Однако гарнизон нёс потери, запасы невосполнимого продовольствия заканчивались, а бюргеры роптали, что Рига осталась шведским островом в русской Ливонии, и нет смысла и выгоды сопротивляться. Даже графа стали мучить сомнения, день ото дня всё более мрачные, а сможет ли он продержаться до середины осени без срочной помощи от короля, который, казалось, уже не способен выбраться из Польши. Наконец, в ответ на его личные письма к Карлу Х о неубранном урожае и отсутствии в конце лета необходимых продовольственных запасов прибыл королевский доверенный посланник, и граф созвал в ратуше совет отцов города. Совет должен был проходить тайно, чтобы не будоражить напуганных обстрелами и решимостью царя обывателей.
В строгом зале для заседаний за вытянутым, покрытым бардовым сукном дубовым столом собрались все двадцать членов губернаторского совета. На лицах их отражались подавленность и усталость от постоянного беспокойства и бессонницы. Большинство избегали смотреть на графа Делагарди. Только он во главе стола и двое офицеров, которые стояли позади его тяжёлого резного кресла, были в стальных доспехах, отчего казались единственными уверенными в себе и подтянутыми мужчинами. Граф обвёл всех тяжёлым взглядом.
– Господа, – начал он торжественным голосом, – я должен сделать важное сообщение. Ночью, рекой, тайно прибыл наделённый особыми полномочиями посланник шведского правительства и короля.
Он указал на сидящего по правую руку от себя единственного участника совещания, который не являлся членом совета. Сановник ничуть не изменился за три месяца, которые прошли с его предыдущего тайного посещения города. Его спокойствие человека, который оставил в прошлом заблуждения и страсти, и даже любопытство, давно подчинил их холодному уму, произвело некоторое впечатление. Большинство, в ком теплилась надежда на чудесное избавление от тягот осады и войны, в напряжённом ожидании застыли, уставились в его лицо, как будто надеясь до первых слов угадать, что он скажет. Он неторопливо поднялся, выпрямился, по опыту зная, что речь в таком положении звучит внушительнее и убедительнее.
– Карл Х взял Варшаву, – сказал он так, будто и не ожидал от них проявлений радости. – Он намерен объявить себя королём Польши и, таким образом, объединить два государства под своей властью. Сейчас ему приходиться подавлять недовольство польских мятежников. Он не может выставить против царя ни одного солдата. Я только что от него. Король просил меня напомнить о вашей присяге трём коронам Швеции и ему лично.
Он смолк, непроизвольно расставил ноги пошире, стал похожим на прибрежный дуб в ожидании морской бури.
– Царь захватил всю южную Ливонию, – наконец отозвался худой барон с желчным лицом. – Если король бросает нас в связи с более важными обстоятельствами, то и мы должны быть верны присяге настолько, насколько нам позволяют наши обстоятельства.
Граф Делагарди слегка пристукнул кулаком по краю стола.
– Пока стоят две крепости, Рига и Динабург, царя можно выгнать из Ливонии, – со всей твёрдостью, на какую был способен, заявил он остальным присутствующим при свидетельстве присланного королём сановника. – А я Риги не сдам! И я уверен, русские Динабург не возьмут!
Но судьба решила сыграть с ним злую шутку. Едва он гордо заявил о такой своей уверенности, многие вздрогнули, отвернулись от него к громкому и требовательному шуму за закрытыми толстыми дверями. Все знали, страже настрого приказано – беспокоить заседание только в случае крайней опасности для города. Дверь ударом сапога распахнулась. Грубо растолкав четверых стражников, в зал ворвался растрёпанный и вымокший от пота и воды майор драгун. Наспех обмотанная на шее тряпка была грязной и с бурым пятном спёкшейся крови. Некоторые из членов совета побледнели, мёртвая тишина воцарилась за столом. Увидав испуг в глазах тех, для сообщения кому грозной новости он несколько часов бегства на коне и на лодке преодолевал столько препятствий и опасностей, майор разом остыл.
– Воевода царя Ордин-Нащокин взял Динабург первым штурмом, – вымолвил он сдавленным, прерывающимся голосом.
Приподнявшись было, чтобы наказать майора за дерзкое вторжение, граф Делагарди пошатнулся, едва успел опереться левой рукой о подлокотник и обвалился в кресло. Как выдернутая из воды рыба, он открыл рот и рванул воротник рубашки под панцирем.
– Город не сдам! – пробормотал граф с вызовом своей судьбе обречённого военачальника.
Обвислые серые щёки ещё месяц назад полного и краснощёкого лица мастера цеха колбасников затряслись, он уставился в свои похудевшие пальцы и тихо заплакал.
Покинув так неожиданно прерванное заседание губернаторского совета, сановник решил сам осмотреть положение царских войск. Он и капитан Лёвенхаупт надели доспехи со стальными нагрудниками, потребовали осёдланных лошадей и верхом поскакали от ратуши к самому плохо защищённому участку восточной части крепостной стены. Русские пока или не знали о слабости защитных стен того места и не вели направленного обстрела, или же, наоборот, знали, но рассчитывали, что город сдастся и они получать мало разрушенную крепость. Как бы там ни было с тем участком стены, а последствия трёхнедельного обстрела самого города производили тягостное впечатление. Улицы были мрачными, и редкие встречные прохожие торопились от одного укрытия к другому, точно голодные крысы в поисках нор и какой-нибудь пищи. Повсюду испещрённые осколками или повреждённые ядрами дома казались покусанными исполинским зверем, который уханьем тяжёлых осадных пушек раскатисто вздыхал на краю пригорода. Направляя коней к этому уханью, сановник и капитан тревожили улицы и переулки звонким перестуком копыт о каменную мостовую, и сановник вдруг подумал, что он волшебник, напрасно пытающийся пробудить их от злого заклятья.
