Его лицо исказила печальная гримаса.
— Но это еще не все, худшее впереди.
Эмма ничего не сказала на это, ожидая следующего удара.
— Он не доверяет вашим нормандским придворным. Они все должны будут покинуть двор. Хью поедет в Эксетер и займет там пост управляющего вашим поместьем. Ваша личная охрана последует за ним, также как и ваши придворные дамы, за исключением одной-двух. Вас будут держать взаперти во дворце в целях вашей безопасности.
Он подтвердил ее худшие опасения. Они все уедут из Винчестера, а она останется здесь узницей по воле короля. Беспомощная, без друзей, она окажется под подозрением в совершении какого-то несуществующего злодеяния.
Этельстан схватил ее плечи, как будто стараясь удержать на ногах, и она взглянула в такие знакомые теперь голубые глаза.
— Когда? — спросила она.
— До конца недели.
Она закрыла глаза. Как же она это переживет? Без своей свиты, а впереди долгая, одинокая, пугающая зима.
Без Этельстана дни покажутся бесконечно длинными.
— Эмма!
В его голосе вновь прозвучала тревога, и она открыла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Боюсь, и это еще не все. — Он помрачнел еще больше. — Моего отца гнетет нечто темное, чего я не понимаю. Вы должны пообещать мне, что будете с ним настороже, что не дадите ему повода причинить вам еще больше горя. Пообещайте мне.
Вдруг она заметила, как тихо стало в парке. Даже птицы улетели, и она осознала, что в первый раз они остались наедине, без детей, придворных, слуг. Не было наблюдающих за ними глаз, не было языков, готовых истолковать каждое их движение или выражение лица.
Она коснулась его лица ладонью, лаская его поросшую короткой жесткой щетиной щеку.
— Обещаю быть осторожной.
У нее перехватило дыхание оттого, что он, повернув голову, прижался к ее ладони губами. Нежность его прикосновения заставила ее сердце трепетать от радости, а душу сжаться от страха.
— Вы должны уйти, — потребовала она, — пока сюда никто не пришел. Я буду молить Бога, чтобы хранил вас.
— Правда? Я молю Его кое о чем другом, о том, о чем даже думать великий грех.
Его ладони крепче сжали ее плечи, и он ее поцеловал. Этот яростный поцелуй был таким жадным и отчаянным, что больше был похож на проклятие. Через мгновение он уже ушел, и она осталась наедине со своим страхом, с предстоящей ей беспросветно одинокой зимой, с сердцем, терзаемым безнадежным желанием.
Через неделю после своих именин король созвал избранных советников, которым доверял больше остальных, на ночное заседание. Вдоль стен небольшой комнаты стояло множество массивных подсвечников, заливающих ее ярким светом, в то время как в других помещениях дворца, где в это время находились остальные его обитатели, царила тьма. Еще с полдюжины свечей стояло среди кубков и кувшинов с вином на длинном столе, установленном посреди комнаты.
Сидя во главе стола, Этельред взирал на входящих в комнату. На их лицах читались скверные предчувствия, когда они беспокойно поглядывали на стоящих позади короля чиновников, записывающих имя каждого вошедшего. Он не сообщил им причину собрания совета. Скоро они все узнают.
Король велел всем рассаживаться, и, когда вокруг начали сновать слуги, наполняя кубки, всеобщее настроение значительно поднялось. Сам король пил немного, но с удовлетворением наблюдал, как пустеют и вновь наполняются кубки у остальных. Сегодня ему не нужна была трезвая рассудительность этих людей.
Наконец он подал знак слугам удалиться из комнаты, кроме писарей, чья обязанность — записывать все, что здесь будет сказано и решено.
— Мы здесь сегодня собрались, — начал от торжественно, поглаживая свою бороду, — чтобы решить вопрос с датчанами, проживающими в пределах нашего королевства. Сначала я хотел бы прояснить, насколько велика эта проблема. Что вы можете мне об этом сказать?
Их не нужно было долго уговаривать, поскольку здесь присутствовали тщательно отобранные люди. Каждый из них мог поведать о множестве возмутительных случаев: об угнанной скотине, разграбленных церквях, изнасилованных женщинах. И все это было делом рук вероломных датчан. По мере того, как рассказывались истории и пилось вино, гнев среди сидящих за столом усугублялся и в конце концов вылился в проклятия и призывы к мести.
Этельред не препятствовал проявлению их ярости. Он уже принял решение о том, что нужно делать. Человек, набросившийся на него на соборной площади, был лишь надводной частью огромного айсберга. Англия была наводнена бандами мятежных наемников, бывалых воинов, преданных только своим вождям и золоту, которое они им платили. Когда-то викинги оказали ему услугу. Теперь же, когда они доказали, что доверять им нельзя, их присутствие в границах государства было подобно смертельной заразе. Люди наподобие Паллига, не имея чем себя занять, не связанные узами верности, словно черви, подтачивали его королевство изнутри. Ему не оставалось ничего другого, кроме как вырезать их, прежде чем они сплотятся в армию и уничтожат его.
Сидевший напротив короля Эдрик из Шрусбери, рассказывая о краже табуна лошадей и поджоге амбара, грохнул кулаком по столу.
— Милорд, эти люди, хоть и живут среди нас, нашим законам не подчиняются, — сказал он. — Они не перед кем не отвечают. Мы боимся, и обоснованно, людей с «длинных кораблей», крадущих у нас провиант, имущество, женщин. Но нам приходится бояться еще больше ничем от них не отличающихся пиратов, которые живут среди нас и которым не нужно пересекать Датское море, чтобы нас убивать.
Этельред кивнул, а над столом прокатился рокот одобрения. Пришло время сделать заключительный шаг. Он подал знак стражникам у двери и заговорил, перекрывая шум:
— Милорды, я и сам стал жертвой этих безбожников. Они дошли до того, что подняли руку на вашего короля.
Раздались крики потрясения и негодования, и. прежде чем они стихли, он выкрикнул:
— Покусившийся на мою жизнь иноземный мерзавец перед вами!
Он указал на человека, одетого в обтрепанную черную одежду, стоявшего в дверях между двумя стражниками. Преступник обвел комнату взглядом злобных красных глаз и, увидев Этельреда, завыл, словно зверь, учуявший добычу. Напрягая все силы в попытке вырваться из оков, он тщетно рвался к королю, выкрикивая проклятия на датском языке, кроме которых от него никто ничего не слышал с той минуты, когда он был схвачен.
Собравшиеся за столом люди потрясенно молчали, аббат осенил себя крестным знамением.
Убедившись в том, что узник произвел на них должное впечатление, Этельред дал страже знак его увести.
