работ и от тягостной подчиненности, грабить и провести несколько веселых дней в пьянстве и различного рода буйствах; вот их цель».
Это написал не жандарм, а декабрист Горбаневский, отбывавший ссылку в том же остроге, но, в отличие от романтика Сухинова, гораздо более трезво смотревший на жизнь и на «революционные кадры». Никаких сомнений: при успехе предприятия на огромной территории начались бы пьяные кровавые безобразия: нетрудно представить, как вели бы себя профессиональные уркаганы, дорвавшись до вина, женщин и всевозможной добычи. Попытайся Сухинов все это прекратить и напомнить о светлых идеалах свободы, его наверняка тут же пристукнули бы, чтобы не путался под ногами и не мешал «чисто конкретным пацанам» оттягиваться на всю катушку. Несомненно, в конце концов стянули бы войска и подавили мятеж, но что успели натворить бы до этого лишившиеся цепей каторжане – и думать не стоит…
В Петербурге быстро поняли, что столкнулись с чем-то качественно новым: мятежники состояли исключительно из уголовных, но возглавляли-то их «политики», люди с идеями и убеждениями. Хорошо еще, кончилось все благополучно: о замышлявшемся бунте донесли сразу двое, власти подняли в ружье все наличные силы, мятеж подавили, когда он еще не успел вспыхнуть.
Чуть-чуть позже зазвенели новые тревожные звоночки. Снова заявила о себе политика. После подавления польского мятежа 1830 года в Сибирь сослали тысячи его участников, и многие из них отнюдь не собирались примиряться со своей участью. Еще в XVIII веке один из крупных польских литераторов-просветителей, хорошо зная соплеменников, иронически заметил, что воевать поляки не особенно и умеют, но вот бунтовать… Очень точно подмечено и подтверждено многими историческими примерами.
Ссыльные поляки подняли мятежи на Усольском солеваренном заводе, в Омске, в Красноярске, в нескольких других местах. Ничего серьезного у них не получилось, мятежи подавили быстро (правда, кое-кому из ссыльных удалось все же бежать за границу), но сами по себе эти бунты вызвали у властей нешуточную тревогу. Особенно когда шефу жандармов Бенкендорфу стали поступать донесения, которые иначе как паническими не назовешь. Вот, например: «Сохрани нас Боже от вторичного заговора, подобного Омскому и более успешного, – не то Сибирь погибнет, и надолго, для России. Умные и злобствующие поляки, 80 тысяч развратных, большею частью бесприютных посельщиков – Колыванские, Нерчинские и буйные Уральские заводские крестьяне, по 29 тысяч каторжных – не могут ли составить опасную толпу…»
Другие донесения оптимизма тоже не прибавляли. Сообщалось, что сибиряки частенько вспоминают Степана Разина и Емельяна Пугачева, что широко распространяются слухи, будто великий князь Константин Павлович жив, под чужим именем обосновался в Иркутске и собирается поднять восстание, чтобы побороться за народное счастье. Как будто всего этого было мало, поступили еще и сообщения, что по Енисейскому краю разъезжают «сын и дочь» покойного императора Павла I и тоже намерены учинить что-то масштабное ради народного блага…
Полное впечатление, что в Петербурге только теперь во всей печальной полноте осознали сложившуюся за Уралом ситуацию; администрация слаба, войск мало, о полиции и жандармерии как серьезной силе говорить не приходится. Меж тем огромный край от Урала до Тихого океана набит десятками тысяч отчаянных, прошедших огни и воды людей, способных при удобных обстоятельствах запалить такой бунт, что небу жарко станет…
В пожарном порядке принялись укреплять администрацию и полицию, отправлять в Сибирь дополнительные воинские части. Вдобавок возникли нешуточные опасения: удастся ли защитить границы и удержать территории в случае, скажем, китайского вторжения? Его опасались всерьез, помня о боях возле Албазина. Конечно, тогдашнюю китайскую армию никак нельзя назвать особенно уж могучей, но при малочисленности русских войск в Сибири она смотрелась нешуточной силой…
В поисках выхода так называемый Второй Сибирский комитет (неправительственная организация, занимавшаяся изучением сибирских проблем) представил даже проект, по которому предлагалось ввести в Сибири крепостное право. Правда, в варианте, изрядно отличавшемся от российского, напоминавшем скорее аракчеевские «военные поселения». В качестве помещиков предполагалось тщательно отобрать незанятых на государственной службе дворян Европейской России, Польши и Финляндии, выделить им в потомственную собственность по 300 десятин земли (десятина примерно равна гектару), расположить эти поместья главным образом вдоль границы. Крепостными намеревались сделать как русских сибиряков, так и «инородцев». На помещика возлагалась обязанность обучить своих крепостных военному делу, чтобы они в случае чего могли отразить вторжение «внешнего супостата». Собственно говоря, это было возрождение допетровских порядков, когда дворянин получал поместье в обмен на обязанность при любой войне отправляться в поход с вооруженными и снаряженными за свой счет холопами.
Проект обсуждался всерьез, но в конце концов от него отказались. Причины толком неизвестны. Не исключено, в комитете нашлись люди, хорошо знавшие сибирский характер и опасавшиеся, что сибиряки, никогда не знавшие крепостного права, устроят против новых порядков такой бунт, что лекарство окажется хуже болезни.
В конце концов взрывоопасную ситуацию удалось как-то сгладить, и мало-мальски серьезных бунтов не происходило более лет тридцать. Однако вместе с каторжанами в Сибирь пошли гораздо более превосходившие числом декабристов политические ссыльные нового поколения – народники, члены подпольной организации «Народная воля». Ребята были серьезные: идейные, упертые, настроенные биться с самодержавием до последнего. В Сибири они ничуть не успокоились: создавали и там подпольные кружки, вели пропаганду среди всех, кто хотел их слушать, – слушателей среди вольнолюбивых сибиряков, не питавших никаких симпатий к царским властям, находилось немало…
Тут случилось очередное польское восстание 1863 года. В Сибирь было сослано примерно двадцать три тысячи его участников – все равно что бензинчику плеснули в костер…
Вообще тема «ссыльные поляки в Сибири» сама по себе достаточно интересна и многогранна, не исчерпывается одними только бунтами. Все гораздо сложнее. Среди ссыльных мятежников было немало людей образованных, а в Сибири по-прежнему царила жуткая нехватка квалифицированных управленцев. Так что в некоторых местах ссыльные поляки оказывались на чиновничьих постах, порой не столь уж и низких. Другие, оценив перспективы, какие предоставляла Сибирь для человека энергичного и делового, забыв о мятежах, занялись хозяйством, и некоторые преуспели. Один из таких ссыльных (царствие ему небесное, за него стоит выпить, и не раз!) основал в моем родном городе первый в его истории пивной завод, существующий до сих пор.
Такая вот любопытная деталь… Лет двадцать назад случилось мне познакомиться с польскими писателями. Едва узнав, что я из Сибири, они форменным образом набросились с расспросами, надеясь с моей помощью разрешить давнюю историческую загадку, не дававшую полякам покоя более ста лет.
Что оказалось. В конце XIX века вернувшиеся в Польшу после долгих лет сибирской ссылки бывшие мятежники вели себя, на взгляд земляков, как-то странновато, словно бы даже
