Хей.
– Нет, господа, – громко ответил граф д’Отрош, лейтенант гренадеров французской гвардии, который даже в такой момент не забыл, что маршал Саксонский всегда выступал против чрезмерного кровопролития, – мы никогда не стреляем первыми, стреляйте сами.
Началась перестрелка, но английская колонна не дрогнула, снова и снова устремлялись французские полки на эту массу, разбиваясь о ее героическую неприступность. Тогда маршал Саксонский бросил на англичан всю свою кавалерию, до сих пор почти не участвовавшую в бою. Но, отдавая этот приказ, маршал предвидел его возможные губительные последствия и потому попросил короля перейти через мост и укрыться на другом берегу, поскольку его позиция на вершине холма слишком хорошо просматривалась и стала опасной.
– Нет ни малейшего повода для отчаяния, – велел передать он королю, – я сумею обо всем позаботиться.
– Не сомневаюсь, вы сделаете все, что надо, – ответил Людовик XV, – но я остаюсь на месте.
Вокруг короля, на холме, происходило что-то вроде военного совета, без всякого порядка и правил. Каждый предлагал свои средства и делился своими соображениями. Кое-кто настаивал на том, что королю следует покинуть это место. Маршал Саксонский, сам еще недавно выступавший за это, изменил свое мнение. Он чувствовал, что если король уйдет, то в наступившей критической ситуации это будет равносильно признанию поражения. Он еще не закончил говорить, когда незаметно появился герцог Ришелье [26], которому было поручено произвести разведку. Он принес весть о том, что к основным силам французов подтянулись ирландцы, королевские военные моряки и Нормандский полк. Можно было перестроиться для атаки, чтобы, наконец, разгромить английскую колонну. «Стоит только пожелать, и сражение будет выиграно», – вскричал Ришелье. И тотчас же неукротимая отвага французской армии вновь возобладала над минутной слабостью; пушки, защищавшие мост через Калонну, повернулись против англичан. «Мы собираемся не отступать, а победить», – только и сказал Людовик XV тем, кто беспокоился, что король не желает укрыться в более надежном месте. Королевская свита получила приказ выступать.
Битва при Фонтенуа
Придворные мчались во главе атаки, «сгорая от зависти, – писал маршал Саксонский, – поскольку им ничего не соблаговолили объяснить», и яростно устремились в самую гущу боя. Граф Ловендаль прибыл со своими полками, которые первыми соединились с основной армией, герцог де Бирон собрал всех оставшихся защитников Фонтенуа и Антуана. Ирландцы изо всех сил закричали: «Да здравствует Франция!» – и весьма своевременно, потому что, услышав их речь, французы едва не набросились на них, приняв их за солдат из английской колонны, которые наконец дрогнули, несмотря на свою храбрость. «Это была скала, которую следовало разрушить, – писал в мемуарах господин д’Аржансон. – Понадобилась вся неустрашимость войск и вся решимость полководца, чтобы ее взорвать».
Наконец англичане отступили, разбившись на маленькие группы; отступая, они вели себя геройски, как и во время марша. «С нас довольно», – сказал маршал Саксонский и не позволил преследовать побежденного неприя теля. Упав к ногам короля, который только что спустился с холма Нотр-Дам-де-Буа, маршал воскликнул: «Теперь мне хватит тех лет, что я прожил, сир, ведь я увидел вас победителем! Ваше величество знает теперь, от чего зависит судьба сражений». Мгновение спустя, проходя с дофином перед грудой трупов, король Людовик XV сказал: «Смотрите, сын мой, какова цена победы, и учитесь не проливать зря кровь ваших подданных».
«Схватка длилась девять часов и, хотя я был близок к смерти, я переносил усталость так, словно был здоров», – писал Мориц Саксонский своему другу шевалье Фолару. Фридрих Великий с присущей ему в лучшие годы смесью иронии и прямоты писал примерно то же в своих мемуарах: «Победа, которая более других делает честь генералу, – без сомнения та, что была одержана, когда командующий находился при смерти».
Битва при Фонтенуа должна была стать – и действительно стала – последней из тех, что выиграл король старой Франции, она оказалась также последним украшением этого мощного царского древа, столько раз защищавшего и прославлявшего Францию, свою родину – незыблемое творение монархии.
Шевалье д’Ассас. 1780
Франция в начале второй половины XVIII века представляла собой печальное зрелище, однако впереди ее ожидали еще большие горести. Старая Франция, которой плохо управляли, находилась под властью фаворитов и фавориток двора и, по мере угасания былой военной славы, постепенно теряла доверие к монарху и преданность тому, кто долгие годы олицетворял прочную власть в государстве. За бесконечные ошибки правителей вскоре предстояло жестоко расплатиться тому из потомков Людовика XIV, кто был менее всего виноват в грехах французской монархии. Новую Францию сотрясали страсти и сомнения, вот уже целую сотню лет подогревая волнения, предвещавшие грядущие перемены. Франция не погибла в самые трудные времена, и все ее прошлое только подтверждало, что обновление началось уже давно. Несколько веков она пыталась то подспудно, то шумно и открыто завоевать узаконенную свободу, что ей удавалось лишь на короткое время, однако Господь, возможно, однажды вознаградит за благородное упорство эту страну, более других обладающую способностью к возрождению.
В 1760 году, вскоре после начала Семилетней войны, Франция потеряла одновременно две самые крупные заморские колонии. Только барон Лалли-Толендаль еще защищал от англичан ту французскую империю в Индии, которую в свое время основал глава Индийской компании маркиз Дюплекс и которая уже при нем была практически заброшена. Еще через год Пондишери достался неприятелю, укрепления были снесены, а господин де Лалли-Толендаль отправился искупать порыв своего патриотического возмущения сначала на два года в Бастилию, а затем – на эшафот. Когда в 1780 году сыну Лалли-Толендаля удалось добиться посмертной реабилитации отца, всем было давно известно, что храбрый защитник Пондишери не предавал свою страну, причиной всему были его недостаточно твердый характер и слабость французского правительства.
В Канаде, казалось бы, самом прочном колониальном завоевании Франции, неукротимая отвага маркиза Монкальма находила неизменную поддержку в искренней привязанности канадцев к Франции. Таково удивительное свойство нашей родины – всегда оставаться любезной сердцу и любимой, даже если она и не заслуживает верности своих далеких детей. Канада – яркий тому пример. Впервые идея основать колонию в Северной Америке была подсказана адмиралом Колиньи, желавшим дать французским протестантам новую родину, где они могли бы свободно молиться Богу в соответствии со своими убеждениями. Провинции Соединенных Штатов однажды так же приютили английских пуритан; Новая Франция в Канаде была колонизована не гугенотами адмирала Колиньи, а францисканцами и иезуитами. В
