ними.
– А что такое не… небогатое?
Платон удивился. Ольга никогда не заглядывалась на красивости, не тянулась к роскошествам.
– Так это… начало. Потом, даст бог, я тебя в сапфиры наряжу и шелками занавешу.
– Тогда… не подождать ли? – Она засмеялась и решительно убрала руку в карман. – Что же нам размениваться? Как будут сапфиры, так приходи.
Он обиделся: непоследовательная, сумасбродная, непредсказуемая! Бунтарка, одним словом. Какая-то баба в цветастом платке сунула под нос валенки.
– Меняетесь? – Ее пронырливый желтый глаз разглядел колечко.
Мелюзга шныряла под прилавками, барышни похохатывали и, поскользнувшись, падали прямо в руки кавалерам. Сгорбленная старуха в черном рассыпала баул с ношеными калошами и ползала на коленках, собирая свое истоптанное сокровище.
– Так нет? – буркнул Платон, пробираясь вслед за Ольгой к чучелу, кое-как слепленному из ветоши и мочала. – Зачем тогда… вся эта акробатика?
– Акробатика исключительно полезна для здоровья и для духа. – Она повернулась, сверкнула зубами и нежно шлепнула шерстяным пальчиком по длинному носу: – Ищи сапфиры, дурашка.
Платон дулся до натопленной прихожей Ираиды Константиновны, а Ольга даже не обращала внимания. Перед крыльцом он хотел проститься, повернуться спиной и уйти, не оглядываясь, но маленькая сильная ручка схватила за отворот тулуп а, повела за собой внутрь.
– Чаю попьем горячего, у меня варенье припасено.
– А зачем тебе меня чаем поить, коли замуж не собираешься? – Все-таки обида не могла сидеть внутри, так и рвалась облить, испачкать строптивую.
– Я же вроде замужем. – Ольга стеснительно потупилась. – Да и не к лицу большевикам эти пережитки.
– Ох! – Сенцов присел от неожиданности. Об этом он и не подумал. – Но… тебе надо развестись… Что это за… как это у магометан делается?
– Не знаю, надо спросить. – Она отмахнулась от трудной темы и начала расстегивать блузку, путаясь в частых меленьких пуговичках. – Давай после…
Платон обрадовался, как всякий самец, и забыл на время про туманность ее брачного статуса. Но не насовсем. Примерно раз в неделю или в месяц он намекал, что таким, как они, давно пора бы обвенчаться, и он готов и все такое. Он даже планировал удивить ее: вытащить из сундука колечко с сапфиром и, наплевав на мораль и условности, преподнести в качестве предсвадебного подарка. Но такие мысли не задерживались в голове, только заглядывали ненароком и убегали прочь, напуганные и пристыженные. Нет! На краже и крови благополучия не построить. Не такое кольцо будет у его законной жены! Он заработает и купит ей сапфиры, а эти счастья не принесут.
Каждый разговор заканчивался примерно одинаково – тяжелым пыхтением и сладострастными стонами. В окно постучалась весна, тронулся и уплыл восвояси лед на Тускари. Однажды Платон подкараулил длиннобородого муллу-татарина в торговых рядах и рассказал про свою печаль.
– Нехорошо это. – Мулла недовольно свел брови. – Жена и муж надо бместе жить. Но… если муж не хочет сбой жена, надо просто три раза говорить «талак».
– И все?
– Да, псе. Твоя женщина сбободный.
Благодарный Платон долго кланялся длиннобородому, прикладывая руку к груди. Он видел, что магометане так делали. Можно, можно Ольге развестись! Вот именно об этом он и жаждал сегодня поговорить, убежав пораньше от заботливой матушки, которая ни под каким предлогом не смогла бы принять невенчанной жены единственного сына.
Но в тот апрельский вечер, когда Дорофея Саввишна накормила сыночка кулебякой и оставила баловаться никчемными рисунками, поговорить с Ольгой не удалось. Еле успел спрятать на место сокровища и захлопнуть тетрадку с капризной серьгой, как пьяный зять прибежал ругаться, требовал выдать ему жену, то есть Платонову сестрицу Аринку, которой в закромах Дорофеи Саввишны совсем не наблюдалось. Потом и сама Арина Николаевна прилетела, почти что на метле, по крайней мере, так могло показаться со стороны, потому что она неслась по улице, размахивая своим орудием во все стороны, и непонятно, кто кого тащил. Метла требовалась для усмирения драгоценной половинки. На брата она зло посмотрела и цыкнула, мол, не лезь. Но он полез, ведь мать уже приготовила накрахмаленный уголок косынки, уже выглядывала из-за ненадежного ситчика, готовая заплакать и утирать этим самым уголком выцветшие глаза. Долго и бестолково беседовал с пьяным зятем, уговаривал сестру играть спектакли подальше от матушкиных глаз и сам понимал тщетность своих слов. Нравилось им так, кровь быстрее бежала. Что-то загоралось после публичной ругани, наверное, мирилось слаще обычного. Вот и его Ольга такая, жар у нее вскипал от недозволенности, ей пойти против правил – лучшее снадобье от всех хворей и скуки.
На следующее утро Сенцов как ни в чем не бывало отпирал лавку. Торговли в привычном понимании давно не было, но красномордый заготовитель Прутьев обязал поставлять табак на фронт, а кроме того, еще сапоги и ремни. Соседняя кожевенная лавка сгорела, и ее ассортимент перекочевал под пискуновское покровительство.
– Привет, несознательный элемент! – Дверь распахнулась и впустила Липатьева. Его богатые кудри обильно нарядились сединой, лицо сразу помудрело и открылось, из глаз исчезло ехидство.
– И вам доброго здоровьица, сознательный элемент. – Не выбрав тактику поведения со счастливым соперником, Сенцов решил придерживаться того же иронично-панибратского тона.
– Тут такое дело: Иван Никитич никак не может смириться с декретом о национализации, как бы головой не захворал или руки на себя не наложил. – Липатьев говорил бодренько, как будто о чем-то обыденном и веселом. – А мне уезжать надо, на фронт тороплюсь – сложить голову за правое дело.
– Да ну? – Новость носила нерядовой характер, счеты выпали из рук, звонко клацнули по прилавку.
– Так вот, прошу приглядеть за моим семейством. Других-то мужчин у них, сам знаешь. Батюшка не в счет. Так что уж ты хоть не бросай их. – Алексей достал длинными пальцами щепотку табаку из открытого мешка, понюхал и театрально чихнул.
– Т-так… я… Это что за акробатика с фронтом?
– А кто, если не я?..
– А почему сейчас? Вроде Антонина Иванна тяжелая?
– Да, ждем пополнение. Принимаю поздравления… Ты сам-то не хочешь добровольцем записаться?
– Я?.. Н… нет, пока не планировал. Я уже повоевал.
– Ну а мне пора вдругорядь.
– А чем же тебе Иван Никитич не задался? – Сенцов обиделся за патрона, лично он никакой невменяемости за Пискуновым не замечал.
– Так стар же наш орел, того и гляди крылья сложит.
– А по мне так в самый раз. – Платон недовольно покачал головой. В его воспитание не укладывались подобные суждения.
– Все одно. Мне за Тоньку боязно, так что пообещай не срываться с места, пока она… ну сам понимаешь.
– Да я и не думал. Если что в моих силах, то завсегда…
– Вот и хорошо, – закончил Липатьев, – мне так
