– Почему нет?
– Как же я отправлюсь во Фландрию, когда я мертв?
– Да ведь ты больше не Шико, ты Робер Брике.
– Ну куда это годится: буржуа, лигист, сторонник господина де Гиза вдруг станет твоим посланцем к герцогу Анжуйскому!
– Значит, ты отказываешься?
– А то как же!
– Ты отказываешь мне в повиновении?
– В повиновении? А разве я обязан тебе повиноваться?
– Ты не обязан, несчастный?
– А откуда у меня могут быть обязательства? Я от тебя когда-нибудь что-нибудь видел? То немногое, что я имею, получено по наследству. Я – человек бедный и незаметный. Сделай меня герцогом и пэром, преврати в маркизат мою землицу Шикотери, пожалуй мне пятьсот тысяч экю, и тогда мы поговорим о поручениях.
Генрих уже намеревался ответить, подыскав подходящее оправдание, из тех, к каким обычно прибегают короли, когда слышат подобные упреки, но внезапно раздался шелест и лязганье колец – отдергивали тяжелую бархатную портьеру.
– Господин герцог де Жуаез, – произнес голос слуги.
– Вот он, черт побери, твой посланец! – вскричал Шико. – Кто сумеет представлять тебя лучше, чем мессир Анн, попробуй найди!
– И правда, – прошептал Генрих, – ни один из моих министров не давал мне таких хороших советов, как этот чертяка!
– А, так ты наконец признаешь это? – сказал Шико.
И он забился поглубже в кресло, свернувшись калачиком, так что даже самый лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не мог бы увидеть в этом огромном кресле, куда погрузился Шико, что-либо, кроме выступов резьбы на его ручках и спинке.
Господин де Жуаез, хоть он и был главным адмиралом Франции, тоже ничего другого не заметил.
Увидав своего юного любимца, король радостно вскрикнул и протянул ему руку.
– Садись, Жуаез, дитя мое, – сказал он. – Боже мой, как ты поздно явился.
– Сир, – ответил Жуаез, – ваше величество очень добры, что изволили эго заметить.
И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну из вышитых лилиями подушек, разбросанных для этой цели на ступеньках.
Глава 15.
О ТОМ, КАК ТРУДНО БЫВАЕТ КОРОЛЮ НАЙТИ ХОРОШЕГО ПОСЛА
Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.
– Ну что ж, Жуаез, – сказал Генрих, – хорошо вы побродили по городу?
– Отлично, сир, благодарю вас, – рассеянно ответил герцог.
– Как быстро исчезли вы сегодня с Гревской площади!
– Послушайте, сир, честно говоря – не очень-то это развлекательное зрелище. И не люблю я смотреть, как мучаются люди.
– Какой жалостливый!
– Нет, я эгоист… Чужие страдания действуют мне на нервы.
– Ты знаешь, что произошло?
– Где именно, сир?
– На Гревской площади?
– По правде говоря – нет.
– Сальсед отрекся от своих показаний.
– Вот как!
– Вам это безразлично, Жуаез?
– Мне?
– Да.
– Признаюсь откровенно, сир, я не придавал большого значения тому, что он мог сказать. К тому же я был уверен, что он от всего отречется.
– Но ведь он сперва сознался.
– Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы и начали действовать, пока ваше величество сидели спокойно: это было неизбежно.
– Как! Ты предвидишь такие вещи и ничего мне не говоришь?
– Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.
– Оставим это, Жуаез.
– Сир…
– Мне понадобится твой брат.
– Мой брат, как и я сам, сир, всегда к услугам его величества.
– Значит, я могу на него рассчитывать?
– Разумеется.
– Ну, так я хочу дать ему одно небольшое поручение.
– Вне Парижа?
– Да.
– В таком случае это невозможно, сир.
– Как так?
– Дю Бушаж в настоящее время не может уехать.
Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.
– Что это значит? – спросил он.
Жуаез с величайшей невозмутимостью выдержал недоумевающий взгляд короля.
– Сир, – сказал он, – это самая понятная вещь на свете! Дю Бушаж влюблен, но он недостаточно искусно приступил к делу. Пошел по неправильному пути, и вот бедный мальчик начал худеть, худеть…
– И правда, – сказал король, – это бросилось мне в глаза.
– И все мрачнел, черт побери, – словно он живет при дворе вашего величества.
От камина до собеседника донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с удивлением огляделся по сторонам.
– Не обращай внимания, Анн, – засмеялся Генрих, – это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне. Так ты говоришь, друг мой, что бедняге дю Бушажу взгрустнулось?
– Да, сир, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он где-то повстречал женщину, все время пребывающую в угнетенном состоянии ума. Нет ничего ужаснее таких встреч. Однако и у подобных натур можно добиться успеха не хуже, чем у женщин веселого нрава. Все дело в том, как за них взяться.
– Ну, ты-то не очень смутился бы, распутник!
– Вот тебе и на! Вы называете меня распутником за то, что я люблю женщин?
Генрих вздохнул.
– Так ты говоришь, что у этой женщины мрачный характер?
– Так, по крайней мере, утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.
– И, несмотря на ее скорбное настроение, ты бы добился успеха?
– Черт побери! Все дело в том, чтобы играть на противоположностях. Настоящие трудности бывают только с женщинами сдержанного темперамента: они требуют от добивающегося их благосклонности одновременно и любезностей, и известной строгости, а соединить это мало кому удается. Дю Бушажу попалась женщина мрачная, и любовь у него поэтому несчастная.
– Бедняга! – сказал король.
– Вы понимаете, сир, – продолжал Жуаез, – что не успел он сделать мне это признание, как я начал его лечить.
– Так что…
– Так что в настоящее время курс лечения начат.
– Он уже не так влюблен?
– Нет, сир, но у него появилась надежда внушить любовь: это ведь более приятное лечение, чем вовсе лишать людей их чувства. Итак, начиная с сегодняшнего вечера, он, вместо того чтобы вздыхать на манер своей дамы, постарается развеселить ее, как только возможно: сегодня вечером, к примеру, я посылаю к его возлюбленной тридцать итальянских музыкантов, которые устроят под ее балконом неистовый шум.
– Фи! – сказал король. – Что за пошлая затея!
– Как так – пошлая? Тридцать музыкантов, которым равных нет в мире!
