Софья Радзиевская - Остров мужества

Ознакомительная версия.

— Косатка![18] — крикнул Ванюшка отчаянно. — Слышь ты? Косатка, берегись! — повторил он, словно нерпа могла его понять. Одним прыжком Ванюшка оказался на льдине. Нерпа поднялась на ластах, кинулась ему навстречу, точно прося защиты. Но высокий плавник уже поравнялся со льдиной, тёмное тело с маху поднырнуло под неё. Удар такой, что край льдины будто подпрыгнул на воздух. Огромная безобразная голова вынырнула из-под неё, в хищной пасти блеснули острые зубы. В следующую минуту голова опять скрылась под водой, и длинный гибкий хвост хлестнул по воздуху над самой льдиной. Что-то обожгло Ванюшке ногу, он подскочил и со всего размаха ударился об лёд головой. Несколько минут он пролежал неподвижно, наконец поднял руку, потрогал голову, медленно встал. Всё было тихо, льдина под его ногами чуть колыхалась, на воде расплывалось красное пятно. Нет нерпы! Нет! Лишь кучка серебристой рыбёшки блестела на солнце у его ног.

— Съела! — проговорил Ванюшка и, спустившись на льдину, закрыл лицо руками.

Он сидел долго, у ног что-то захрустело, зачавкало. Песец! Воровато оглядываясь, он хватал рыбёшку, глотал, давился от страха и жадности. Ванюшка замахнулся. Песец отскочил, тявкнул обиженно. Мальчик встал.

— Хоть всё съешь, — проговорил он каким-то тихим равнодушным голосом. — Ей теперь ничего не надо.

Не оборачиваясь, Ванюшка подошёл к обрыву и начал на него взбираться.

Наверху услышал, как звякает что-то за спиной: железки в мешке.

— Ну, что ж? Топоры будут, — произнёс он вслух. И, тяжело вытягивая ноги из талого снега, зашагал к дому, точно это и не он недавно так весело торопился, нёс сайку новому другу.

Голова от ушиба сильно болела, даже трудно было смотреть: он шёл опустив глаза, не выбирая дороги.

Вдруг близко кто-то фыркнул и громко засопел. Ванюшка взглянул: ошкуй! Стоит у самой дороги, лапу лижет и морду трёт. И опять лижет… Голова рыбьими чешуйками облеплена. Нос, Ванюшке особенно запомнилось, блестит будто серебряный. «Это который на отмели сайку ел!» — подумал он. А ошкуй на него и не глядит. До чего зверя рыбья чешуя допекла: рыкнул с досады, мордой в снег сунулся и — ну головой вертеть. Потом как фыркнет — снег кверху столбом. Голову вытянул, покачал ею — не вовсе ли, мол, отвертел? «Нос-то чистый стал», — заметил Ванюшка. А ошкуй, как ни в чём не бывало, повернулся, пошёл стороной и всё головой поматывает.

Ванюшка постоял ещё немного и опять побрёл словно во сне. Дома мешок на пороге скинул, молча лёг на нары и повернулся лицом к стенке.

Отец спросил, что случилось? А он только ответил;

— Ничего не случилось, нерпу мою косатка съела, а меня ошкуй есть не стал, рыбы наелся. А я спать хочу.

Кормщик ещё более встревожился, но Степан потрогал Ванюшке лоб и тихонько сказал:

— Не трожь, дядя Алексей, огневица его забрала, чуешь, весь горит. А чего с ним приключилось, после узнаем, как хворь от него, бог даст, отступится.

Хворь отступила не скоро. Кормщик и Степан, сменяя друг друга, неотлучно дежурили. Воду подавали, держали Ванюшку, когда он в бреду рвался из избушки: то нерпу от косатки спасать, то самому от ошкуя спасаться. Слушали и постепенно поняли всё, что с бедным мальчиком за один день приключилось.

Солнце безотлучно ходило по небу, но за ним никто не следил — не до того было. Кормщик поседел, пока слушал, как бредит, мечется на нарах Ванюшка.

Не вытерпел как-то: положил голову рядом с Ванюшкиной на кожаную подушку, набитую мохом, и задремал. Во сне точно его толкнуло, слышит: «Тятя!»

Вскочил, а Ванюшка лежит тихо и смотрит на него разумно.

— Тятя, — повторил. — Долго я, что ли, заспался?

И тут не выдержал, заплакал суровый кормщик. Степан к нарам кинулся:

— Живой ты, Ванюшка, ой хорошо! Встанешь — за олешками пойдём!

А Ванюшка уже устал, словно много наговорился: улыбнулся и задремал спокойно.

Кормщик дал знак Степану рукой, и оба из избы вышли крадучись, как бы половица не заскрипела.

С того дня, и правда, огневица от Ванюшки отступила, но силы к нему вернулись ещё не скоро: из избы только выйдет и уже устал, глядит, где бы присесть-отдохнуть.

Как-то утром открыл глаза, да как вскрикнет: доски красные обе у него под боком на нарах лежат. Схватил их, а Степан смеётся:

— Гляди, чтобы не треснули, больно крепко жмёшь. Когда за ними лазил — все бока ободрал, проход-то под камнем на тебя мерян, не на меня. Теперь, чай, скоро, поправишься?

— Скоро, — ответил Ванюшка, а у самого руки не разжимаются, доски держат. Той, где воин вырезан, все залюбовались.

— Не нашего войска воин, — сказал Алексей. — И дерево такое в нашей стране не растёт.

— Я тебе из простых досок ларец сделаю, — пообещал Степан. — А с красных этих крышка будет. Ты на другой-то тоже что-нибудь вырезать можешь.

— Могу, — радостно отозвался Ванюшка. Но что вырежет — сказать не захотел.

Ларец в Степановых умелых руках получился на славу. Пока он его ладил, Ванюшка трудился над крышкой, как кончил — показал. Лежит на доске нерпа, а перед ней — косатка, пасть зубастую раскрыла, из доски, словно из воды, обозначились пасть и спина.

А Ванюшка, как её вырезал — точно тяжесть какую с себя сбросил: повеселел и скоро не только совсем поправился, а даже вырос, в плечах раздался. Очень этому промысленники обрадовались, потому что короткое лето уже кончалось, подходила суровая грумантская зима, а она только крепким, здоровым под силу.

Легко ли, тяжело ли живётся, а время всё вперёд катится без задержки. Седьмая весна пришла на Грумант. Радостно встретили её зимовщики. Потому что с каждой весной оживала в их сердцах надежда: завиднеется на горизонте ровдужный парус, приплывут друзья и выручат из горького плена.

Сегодня Ванюшка собрался подняться на скалу, что у моря, узнать, не прилетели ли кайры? Яйца кайриные вкусные, не хуже куриных. Соберёшь их, кайры сейчас новых нанесут и птенцов всё равно выведут.

Ванюшка шёл, не торопился. Мать бы на сына поглядела: ростом Степана перегнал, к отцу подравнивается. А недавно в озерко талой воды на себя глянул и застыдился: по щекам, по подбородку не пух, а уж вроде как молодая бородка курчавится. Степану, известно, до всего дело есть, сейчас привязался:

— Эй, Иван, бритвы с карбаса не захватили. Придётся тебе бороду в косу заплетать, чтобы не мешала.

Ванюшка тогда на него рассердился, а сейчас нет-нет по подбородку рукой проведёт, вспомнит и улыбнётся: и правда, растёт… Косу заплетать!.. Ну и Степан!

Усмехаясь, Ванюшка подошёл к крутому обрыву. В воздухе стоял сплошной крик, стон. Птицы тучей вились у стены, что спускается к самой воде узкими уступами. На уступах места мало, и каждая старается захватить себе кусочек, чтобы яйца снести. Вывести детей торопятся. Ванюшка поднял глаза, глянул вдаль на море и вдруг крикнул, кинулся бежать обратно к дому, словно за ним кто гонится.

Ознакомительная версия.