И всё шло хорошо. Два грузина, о которых говорили, что они чечены, а другие утверждали — турки, являлись к нему всё чаще, и папки, как бы забытые на столе, с каждым разом пухли, становились тяжелее. И вдруг всё оборвалось, осложнилось, в воздухе запахло палёным. Каслинская взбунтовалась. Пока тихо, без шума и кровопролития, но Щербатый сам был казак и знал казачий норов; они смирные до тех пор, пока им не сделали больно, сильно не досадили. Теперь они вдруг услышали: продают их землю. Как продают? Зачем продают? Кому продают?.. Такого не было, чтобы землю отчию, что дедам и прадедам принадлежала, кому-то продавали.
Закипала буза, и Тихон знал: расползётся она по всему району.
Неожиданно, как всегда без стука и доклада, вошёл Нукзар Шапирошвили. С шумом прочистил в платок свой огромный, покрасневший от простуды нос, огляделся по сторонам и, вперив в собеседника выпуклые, замутнённые вечной тревогой глаза, заговорил почти шепотом:
— Казачьё голозадое хвост задирает кверху. Дед Гурьян воду замутил.
— Гурьян — это опасно, — подлил масла в огонь Щербатый. — Если Гурьян — жди беды. Он что скажет, то люди делают. Казаки так… атамана слушают.
— Какой атаман? Старик полумёртвый. Я буду вот… показывать, и он упадёт от страха.
Нукзар вынул из-за пазухи кинжал, блеснул им перед носом Щербатого. И тут же сунул его за пазуху. А Щербатый вдруг ни с того ни с сего проговорил:
— Правду, что ли, гуторят, будто вы и не грузины, а…
— Что, а?.. Кто же мы, кто?.. Турки мы, чечены — да?.. Нас Москва любит, нас Кремль хочет. Да?.. Сидишь в кресле начальника, а не понимаешь?.. Кремль не хочет русских, он боится вас. И Сталин вас боялся, и Брежнев, и Хрущёв… Вас все боятся — вы бешеные! А мы не русские и скоро всю Россию в карман положим. Деньги-то взяли у вас, а где деньги, там и власть. Абрамович, Ходорковский — вот ваша власть. Они нам деньги дадут, а не вам. Скоро мы всю землю купим. Арифметика простая, а вы понять не можете.
Щербатого заели эти слова, в нём казацкая кровь зашевелилась, подступила к вискам, застучала, закипела. Заходясь от злости, выдохнул:
— Деньги — дело наживное, сегодня их захватил Абрамович, а завтра русский народ реформу объявит, и деньги ваши в бумажки превратятся.
— Наши деньги, наши?.. А твои?.. Забыл, сколько папок со стола этого перетаскал?.. Забыл, а мы помним. И каждый доллар у нас на учёте. Сегодня ты здесь сидишь, а завтра вот!..
И Нукзар сделал из пальцев решётку. И ещё сказал:
— Если бы тюрьма, а то есть похуже…
Грузин, турок или чечен снова выхватил сверкающий синеватой сталью кинжал.
Казачья кровь закипела ещё сильнее. Щербатый, не помня себя, вскочил из-за стола и с размаху кулаком саданул Нукзара. Тот рухнул на пол и с минуту лежал недвижимый, и глаза его были закрыты, а из разбитого рта текла струйка крови.
Поднялся грузин, залез в кресло. Повернулся к Щербатому: тот стоял поодаль от стола и дрожал от гнева. И смотрел на грузина так, что тот съежился и онемел от ужаса.
Да, страшен русский человек в гневе, особенно в минуту, когда кинут ему в глаза оскорбление; и не его лично оскорбят, унизят, облепят грязью, а его Родину, землю отцов, Россию оскорбят, Русь святую, юдоль и обитель русичей живых, и тех, кто лежит в могилах и уж не может постоять за себя. И тот сонм синеглазых славян, что ещё появится на этой земле. Откуда было знать залётному лиходею об этой извечной черте человека русского, о том, что и последний измерзавившийся негодяй, но если в нём течёт русская кровь, становится неустрашимым богатырём, если вдруг увидит он, что посягнули на святая-святых — землю Отчую.
Глухо проговорил Щербатый:
— Земли нашей вам не видать. Русская земля не подлежит продаже!..
Нукзар ничего не сказал в ответ, а только вытерся рукавом, поднялся и поплёлся к двери. И уж только взявшись за ручку, прошипел:
— Алькайда память хороший. Будет делать тебе газават.
В тот же день Нукзар показал Щербатому, какая у него память и как он может расправляться со своими врагами. Надо сказать, что он ещё утром мучительно думал о мести старику Гурьяну за нанесенный удар по всем его планам и замыслам. Старый казак встал на пути турецких эмиссаров; они были даже и не чеченцы, а лихие молодцы из Турции, хорошенько и сами не знавшие своей национальности, — и залетели на берег Дона по воле нового русского, вдруг завладевшего десятками миллионов долларов и получившего задание скупить и оформить на него лучшие земли района и, особенно, угодья бывшего колхоза «Красный партизан», где были хлебные поля, бахчи и сад, в котором обильно плодоносили десять тысяч яблонь, груш и сливовых деревьев, и прихватить земли соседнего района… Планы грандиозные. Им помогали люди из города. И два мальчика, сидевшие в Кремле, тоже «получили на лапу» за успех предприятия, и вдруг — обвал, катастрофа. Ста- рик приказал не пить, не продавать землю, а бабам рожать. Вот те раз!..
Первой мыслью Нукзара была — месть! Посоветовался с Авессаломом. Тот тоже: месть!.. И глубокомысленно присовокупил: «Эти казаки трусливы, не то, что прежние — ну те, которые по степи с шашками скакали. У этих и мозги, и кишки, и всё тело спиртом пропиталось. А если уж спирт, то человек ни о чём думать не может, а только о вине. У него всё горит внутрях. Ему водки давай. Старика уберём — и они снова пить начнут».
Умные это люди, Нукзар и Авессалом, очень умные, во многих хитростях преуспели их восточные мозги, но вот простой вещи они уразуметь не могли: не старец вдруг отрезвил станицу, а беда. Землю будут продавать! — вот что электрической искрой влетело в головушки казаков. Пропасть они увидели перед собой. Опасность. И всколыхнулись в них заложенные праотцами гены, взыграла буйная кровь защитников рода и Отечества. И тут уж знайте все враги нынешние и будущие русского народа: биться русичи будут до конца!..
Не знал, не ведал всего этого житель гор и жарких каменных степей Нукзар, а по-первородному какой-нибудь Ахмет или Бекбула, поддался звериному инстинкту — резать! — и, едва дождавшись полуночи, подкрался к ветхому домику Гурьяна Цаплина, вошёл в никогда не закрывавшуюся на ночь дверь горницы и увидел в свете неверной луны кровать, а на ней что-то дыбилось, топорщилось. «Старик! Он — старик!» И, крадучись, с блеснувшим под луной кинжалом, направился к кровати.
А старик лежал на печи. И в тот момент, когда Нукзар подходил к двери, старика достала лапой его собачка, разбудила. Старик слез с печи, встал в угол возле своей дубины. Слышал и увидел из своего тёмного угла, как в хату вошёл непрошеный гость. И видел, как с кинжалом он крадётся к его постели. Положил правую руку на комель дубины. И когда Нукзар с кряканьем вонзил кинжал в одеяло, старик правой рукой взял дубину и в тот момент, когда Нукзар, услышав шорох в углу избы, направился к нему с кинжалом, сунул ему в лицо дубину. Турок присел и опускался всё ниже, таща за собой одеяло, в которое вцепился, холодея от ужаса. Потом он поднялся и метнулся к двери. Побежал к машине, на которой приехал из района, и на ходу орал нечеловеческим голосом. А добежав до машины, упал на дверцу, остававшуюся незакрытой, жадно глотал воздух и, наконец, затих, свесив безжизненно руки. На крик к дому Гурьяна бежали полураздетые казаки и казачки. Одни заходили в дом, другие сгрудились вокруг машины. Кто-то сказал:
