— Тебе нельзя выходить в такую бурю, — решительно возразила Матильда. — Ты простудишься.
Она хотела еще что-то сказать, но ее речь неожиданно прервал приступ мучительного кашля.
Подойдя к ней, Эмма взяла со стола у кровати чашку разбавленного водой вина и подала питье сестре.
— Снегопад прекратился, — сказала она, пока сестра отхлебывала из чашки. — Со мной все будет в порядке.
Эмма подумала, что, в отличие от Матильды, она редко болеет. Бедная Матильда! На свою беду, она единственный темноволосый, низкорослый и болезненный ребенок их матери среди остальных восьмерых белоголовых братьев и сестер — как на подбор, рослых и здоровых.
Когда старшая сестра опорожнила чашку, Эмма подхватила лежавшую на кровати шаль и накинула ее на свои густые светлые волосы.
— Надо полагать, ты собираешься посмотреть, как там твоя несчастная лошадь, — гортанно прохрипела Матильда. — Не понимаю зачем. Боже мой, об этих животных заботятся так, словно это малые дети! С твоей стороны подло оставлять меня здесь одну.
Эмма, которая любила простор, лошадей, собак и охоту, для которой не было счастья больше, чем скакать вдоль нормандского побережья у подножия высоких меловых скал, даже не пыталась объяснить Матильде, питающей отвращение ко всем этим вещам, почему ей так нужно уйти. Хотя Эмма и сочувствовала больной и скучающей Матильде, она бы сошла с ума, если бы не вдохнула свежего воздуха и хоть немного не побыла в одиночестве. Сестры просидели вместе взаперти целых три дня. Она сняла с крючка на стене теплый, отороченный мехом плащ и набросила себе на плечи.
— Я надолго не задержусь, — пообещала она.
Но Матильда уже нашла другой довод.
— Что, если викинги вернутся, когда ты будешь там? — строго спросила она. — Что помешает этим датским скотам напасть на тебя, если они встретят тебя одну, без охраны?
Обдумывая предостережение сестры, Эмма застегнула плащ под подбородком. Король датчан, Свен Вилобородый, обратился к ее брату с просьбой поставить свой флот в гаванях северного побережья Нормандии, и герцог Ричард, не желая перечить воинственному королю, дал свое согласие. Однако собственный корабль Свена Вилобородого и еще с десяток судов вошли в гавань Фекана два дня назад, что вынудило ее брата, скрыв негодование, из вежливости пригласить короля в замок, к своей семье.
Король охотно согласился и расположился в большом зале дворца с двумя десятками своих товарищей, безжалостных воинов с суровыми лицами, которых цивилизация едва коснулась, несмотря на обилие золота у них на запястьях и пальцах. Страдающая от лихорадки Матильда была вынуждена оставаться в кровати. Супруга герцога, Джудит, только пару недель назад разрешившаяся от беременности, также соблюдала постельный режим. Поэтому кубок, символизирующий гостеприимство, королю в замке подала мать Эммы, вдовствующая герцогиня Гуннора, и рядом с ней стояла лишь ее младшая дочь. Гордясь своим датским происхождением и кровной связью с датским троном, герцогиня все же не питала никаких иллюзий по поводу Свена Вилобородого. Следуя правилам этикета, она представила ему Эмму, но сразу же после этого отправила ее и всех остальных молодых женщин во внутренние помещения замка.
Эмма об этом совсем не жалела. Свен Вилобородый молча приветствовал ее кивком головы, угрюмо окинув холодным взглядом, оценивая ее так, будто она была вовсе не женщина, а вещь, которую можно покупать и продавать, какая-нибудь безделушка на рынке в Руане. Она почувствовала, как краснеет под свирепым пристальным взглядом, и испытала желание повернуться и убежать. Но она заставила себя неспешно удалиться из зала с высоко поднятым подбородком, всем своим существом ощущая, как ее бесцеремонно разглядывают датские викинги.
Эти люди добывали себе пропитание убийствами и насилием — люди, которые, хотя и приняли крещение, в глубине сердца продолжали чтить своих языческих богов. По крайней мере, так о них говорили. Всю ночь ее преследовали во снах их суровые обветренные лица, и Эмма, так же, как и ее братья, предпочла бы, чтобы они вообще не появлялись в Фекане. Но в тот день в замке датчан не было.
— Викинги отправились в гавань смотреть, какой ущерб нанес шторм их судам. Раньше, чем стемнеет, они, скорее всего, не появятся. Я вернусь задолго до того и, обещаю, уже не оставлю тебя одну до тех пор, пока мы не погасим свечи.
Сказав это, Эмма выскользнула из комнаты прежде, чем Матильда успела придумать еще что-нибудь.
Она отправилась через пустынный двор к конюшне; воздух оказался настолько холодным, что было больно дышать. Эмма шла по скользкой снежной слякоти, взбитой людьми и лошадьми, держась одной рукой за каменную стену. Энжи, белоснежная кобыла Эммы, заржала, узнав хозяйку, и та уткнулась в густой мех на шее животного, отогревая лицо. Однако вскоре она услышала насторожившие ее звуки на конюшенном дворе. Неужели викинги уже вернулись? Похоже, не все, иначе от них было бы намного больше шума.
Эмма увидела у широких ворот Ричарда и Свена Вилобородого, ведущих своих скакунов на конюшню. Она всегда считала своего брата высоким, но король датчан был выше его на полголовы. Они были одного возраста — очень старые с ее точки зрения, ведь Ричард был старше Эммы более чем на двадцать лет. Однако вождь викингов из-за своих белых волос и такой же длинной бороды, разделенной надвое и заплетенной в косицы, выглядел намного старше. Во всем его облике сквозила суровость и даже жестокость, вселяющая в Эмму страх. Наверное, он пугал даже Ричарда, хотя тот и прятал это за личиной вежливости.
У Эммы не было ни малейшего желания приветствовать датского короля или испытывать на себе гнев своего брата, если он обнаружит ее здесь, поэтому она спряталась за крупом лошади, ожидая, когда они уйдут. Но, несмотря на холод, они не торопились. Ричард на ломаном датском расписывал родословную скакуна короля, изо всех сил стараясь объяснить, какие цели он ставит при разведении своих лошадей.
У Эммы вызвали улыбку неловкие усилия брата объясниться на языке Свена. Как и все остальные дети герцогини Гунноры, он учил датский, сидя на коленях матери. И так же, как большинство его братьев и сестер, он забросил это занятие еще в детстве. Одна только Эмма овладела им в полной мере и говорила по-датски так же свободно, как и на языке франков, на бретонском наречии или на латыни. Она даже немного научилась говорить по-английски у священников, иногда приезжавших из-за Ла-Манша к ее брату.
Ни Ричард, ни его брат Роберт, архиепископ, не знали о ее способностях к языкам, в отличие от матери. Гуннора велела ей хранить свой необычный талант в тайне. «Используй его, чтобы слушать, — советовала она ей, — а не для того, чтобы говорить. Тебя удивит то, что ты узнаешь». Сейчас Эмма слушала и с изумлением осознавала, что разговор от выращивания лошадей перешел к выращиванию детей.
