Флибустьер - Геннадий Борчанинов

— Шлюпку на воду, — скомандовал я. — Пока ждём тут, Эмильен, Робер, Муванга, со мной. Шон, за старшего. Разведаем, кому тут барахлишко сбагрить.

— Йесть, сэр! — с нарочитой дурашливой ретивостью воскликнул ирландец.

Остальные пираты разочарованно повздыхали, но прямого неповиновения не выказывали. Да и я мог их понять, кому охота торчать на корабле, когда берег, полный развлечений, выпивки и доступных женщин, вот он, рядом.

Шлюпку спустили на воду, едва ли не на головы жадных торгашей, протягивающих своё барахло на борт «Ориона». Хотя пираты с лёгкостью меняли свои луидоры на фрукты и табак, даже не переживая, что на берегу это всё будет стоить раза в три дешевле.

— Подите прочь, — проворчал я, когда какие-то мулаты принялись нахваливать свои тряпки, протягивая их в нашу шлюпку.

Торгаши никогда не меняются. Ни в семнадцатом веке, ни в двадцать первом. В двадцать первом веке они бы завалили нас спамом и «эксклюзивными» предложениями. Здесь же они могли только галдеть и совать нам свои товары. Меня это здорово раздражало, и я бы с превеликим удовольствием сбросил бы их всех в воду, но нельзя.

Робер и Муванга сели на вёсла, мы с Эмильеном уселись на банки. Я с неудовольствием заметил, что в шлюпке остались следы крови. Палубу шхуны мы замыли, а вот про шлюпку я не подумал. Но сходу пятна крови в глаза не бросались, и я решил, что это можно отложить на потом.

Для первого, так сказать, выхода в люди, я оделся соответствующим образом. Нацепил свою шляпу с пером, от одного вида которой у меня сразу в голове представлялся улыбающийся Боярский на коне, подобрал из гардероба де Валя наименее пёструю и гомосексуальную рубаху — чёрную, единственную, которую я не выбросил. Через плечо набросил перевязь с пистолетами, так, на всякий случай, а с палашом на поясе я и вовсе не расставался. Здесь, в семнадцатом столетии, меч являлся неотъемлемой частью костюма, как в моём времени галстук или запонки.

Впрочем, я намеревался посетить портного, чтобы тот сшил мне костюм по фигуре, потому что носить одежду с чужого плеча мне уже поднадоело. В любом времени встречают всё-таки по одёжке, а здесь и подавно. Здесь не получится выходить к уважаемым людям в потёртых джинсах и водолазке, как Стив Джобс, здесь придётся соответствовать. Возможно, даже придётся носить парик, посыпанный пудрой, но в случае парика я бы хотел оттянуть этот момент как можно дальше. Хватит с меня и узких панталонов.

Шлюпка бодро скользила по лазурной отмели, Робер и Муванга, улыбаясь, скребли вёслами водную гладь. Настроение у всех (кроме Эмильена) было отличным, и у меня тоже. В моём времени Куба считалась островом свободы. На самом деле, нет. Остров свободы — это Тортуга.

Здесь хоть и находилось французское правительство, но его присутствие ощущалось чистой формальностью. Да и сами губернаторы и чиновники были совсем не прочь погреть руки на награбленном, предпочитая смотреть на бесчинства пиратов сквозь пальцы. Конечно, если кто-то попадётся в море с поличным, то такого неудачника, разумеется, повесят. А на берегу французы делали вид, будто не замечают пиратского гнезда у себя под носом. И даже если испанцы отправляли официальные запросы и претензии на происходящие в колониях грабежи, то французы вяло отнекивались, что это самодеятельность некоторых капитанов, а они вовсе не при делах.

На берегу нас уже поджидал какой-то мужичок в вытертом буро-коричневом камзоле и засаленном парике, которым он изредка утирал бегущий по вискам пот. Солнце припекало довольно сильно. Шлюпка толкнулась в берег, прошуршала по песку днищем. Все причалы и сходни были заняты другими лодками, и нам пришлось вставать к берегу. Предчувствие в целом у меня было неплохое. Я ступил на берег Тортуги, полный уверенности в том, что всё пройдёт легко и гладко.

— Муванга, остаёшься в шлюпке. Никого не подпускай, — приказал я. — Остальные, за мной.

— Да, вождь! — произнёс негр и с важным видом уселся на борт шлюпки.

Мы сошли на берег, и я почувствовал странное ощущение, которое даже не сразу понял, а когда понял — чуть не рассмеялся в голос. Землю не качало из стороны в сторону, и вестибулярка снова дала о себе знать. Ладно хоть на этот раз обошлось без тошноты.

— Добрый день, месье! — мужичок скользнул по нам липким взглядом и безошибочно определил во мне капитана. — Вы с «Ориона», да?

— Допустим, — хмыкнул я. — А вы кто будете, месье?

Мужичок неловко утёр стекающий по лицу пот рукавом. Утирать его париком у нас на глазах он не решился.

— Мне сказали, на «Орионе» будет месье де Валь… — произнёс он.

— Я за него, — ответил я.

— Гм… А вы?.. — протянул мужичок.

— Андре Грин, — произнёс я.

— Себастьян Фурнье, — представился мужичок, протягивая мне мокрую от пота ладошку.

Я даже не пошевелился, и месье Фурнье, неловко улыбаясь, убрал протянутую руку за спину.

— Я так понимаю, вас прислал Исхак? — хмыкнул я, гадая, как вообще о нашем прибытии могли так быстро пронюхать.

Потом мне стало понятно, что многие корабли здесь узнают по силуэту и парусам, как в наше время отличают одну модель автомобиля от другой. Ну и де Валь был здесь не так давно, корабль примелькался.

— Месье Леви предпочитает, когда его называют «месье Леви», — сказал мужичок.

Я многозначительно хмыкнул. Лично я к евреям никаких предубеждений не имел, но в местном обществе месье Леви скорее привык, когда его называют «жидом», «христопродавцем» и «пархатым». Нетолерантный век, что поделать. Самый разгар гонений, и они массово бежали куда только можно, в том числе и в Новый Свет.

— Значит, прислал, — сделал вывод я. — Ну, веди.

— Прошу за мной, — произнёс мужичок.

Я на всякий случай показал Муванге оставаться на месте, в шлюпке, и мы отправились вслед за Себастьяном Фурнье. Набережная Бастера была полна народу, самого разномастного, от молчаливых докеров с мешками на мозолистом горбу до смеющихся проституток в цветастых нарядах. Я понял, как соскучился по городской суматохе за всё это время в глуши.

Горланили чайки, бранились извозчики, торговцы и лоточники зазывали к себе, попрошайки стенали, выставляя напоказ расчёсанные язвы и раны. Бастер по сравнению с Сен-Мишелем казался настоящим мегаполисом, ярким и живым, и я не сомневался, что в ночное время жизнь здесь бьёт ключом ничуть не меньше, чем днём. Тортуга никогда не спит.

Словно любопытный турист, я озирался по сторонам, рискуя свернуть шею ненароком, хотя мои спутники, казалось, вообще никакого внимания не обращали на все