этого потребуется время. Единственное, о чем попрошу — не спрашивайте подробности. Вы — один из немногих людей, которым бы я не хотел врать, а говорить всю правду пока рано.Могу лишь сказать, что это не в ущерб моим основным действиям. И не в ущерб тем деньгам, которыми я распоряжаюсь.
— Подг’обности мне неинтересны, да и не нужны, — покачал головой Ленин, а я мысленно перевел дух. Уж так не хотелось рассказывать о жулике Семенцове и его миллионах. Встав со стула, Владимир Ильичи прошелся по кабинету. — Вы говорите, что интересы совпали. Видите, как интег’есно сложилось. Вы, противник миг’овой революции пог’аботали на ее благо. Так что, отвечая на ваш вопрос — как я вас терплю… Все просто. Нужно давать вам такие дела, которые не пг’отиворечат вашим убеждениям. В этом случае вы способны на многое. Впрочем, я даже не сомневаюсь, что если вам отдадут пг’иказ, противог’ечащий вашему неприятию мировой революции, то вы его выполните.
— Владимир Ильич, я вовсе не противник мировой революции в общем смысле, — попытался я сформулировать свою точку зрения. — Я считаю, что Россия поведет весь остальной мир к революции, но вначале нам самим нужно крепко встать на ноги. Я прожил на Западе почти год и сделал такой вывод — на Западе любят успешных. Считаются с сильными и богатыми, а не со слабыми и бедными. Простите, вспоминается борьба между «нестяжателями» и «иосифлянами». Иосиф Волоцкий считал, что богатство для церкви это не самоцель, а инструмент для сотворения добра. Богатая церковь способна на многое, а бедная нет. И с богатыми сильные мира сего больше считаются, нежели с бедными. Советская Россия должна стать образцом для подражания. Если мы станем сильными, промышленно развитыми, то они сами прибегут к нам.
— Пг’ибегут? — насмешливо спросил Ленин. — Капиталисты пг’ибегут к нам, чтобы расстаться со своими богатствами? Да они сделают все, чтобы удержать и деньги и власть при себе.
— Капиталисты все-таки составляют меньшинство населения, — рассудительно сказал я. — Если простые рабочие Запада увидят, что наши рабочие и крестьяне живут лучше, чем они, то прибегут. Наша задача — направить их на верный путь и указать дорогу. (Ну вот, опять неверно сформулировал! Получается, что мы все-таки направляем и указываем?) Вернее так — мы убедим весь мир, что наш путь правилен, потому что мы по нему идем. А капиталисты сами пожелают расстаться со своими капиталами. А те, кто пожелает не сразу… Ну, этих мы вместе с товарищами по классу из западных стран попросим. Попросим очень вежливо, а разве вежливым людям можно отказывать?
Владимир Ильич посмотрел на меня и засмеялся. Потом спросил:
— Вы намекаете, что добг’ым словом и кольтом можно добиться гог’аздо больше, нежели одним лишь словом?
А я почему-то думал, что эта поговорка из более позднего времени. Вишь, а она уже и здесь известна.
Неожиданно, Ленин подошел ко мне и положил руку на плечо. Это было так неожиданно, что я замер.
— Вам, дог’огой товарищ Володя, нужно еще учиться и учиться… Вам надо учиться скг’ывать собственные эмоции и интересы. Куда это годится, если вас можно так легко пг’очитать и манипулировать? Если вас так легко пг’овести, то какой же из вас госудаг’ственный деятель? Учитесь, вг’емя у вас еще есть.
Жаль, что слово «обалдел» не литературное, но в этот момент мне иного слова не подобрать. Чтобы товарищ Ленин позволил себе такую фамильярность? Положил руку, да еще и назвал уменьшительно-ласкательным именем? Я не в обиде, как-никак, Владимир Ильич меня раза в два старше, но в обалдении. А то вообще означает «прочитать и манипулировать»? Стоп-стоп. А ведь я, кажется, догадываюсь.
— Владимир Ильич, будет нескромно, если я вас спрошу? — Дождавшись, чтобы Ленин кивнул, задал вопрос: — А кто отдал приказ обеспечить оружием ирландских повстанцев?
— Как кто? Коминтерн. Кстати, я дал приказ Стомонякову отправить металлолом не в Вену, а в другое место. Надеюсь, вы не в обиде?
Ага, Коминтерн. А ведь Коминтерн имеет не только общее лицо, но и конкретные лица и имена. А если товарищ Ленин формально не является руководителем исполнительного комитета Коминтерна, это вовсе не значит, что он им не руководит. И что же получается? Наталья получила приказ непосредственно от Ленина и передала его мне? А Владимир Ильич мог догадываться о моей нелюбви к англичанам. Впрочем, здесь и догадываться не надо — Ленин знает об острове Мудьюг, куда я попал по милости англичан, знает о статьях, что я публиковал в газетах Архангельска. Память у вождя мирового пролетариата хорошая, это я знаю.
Вот это да! Владимир Ильич использовал меня втемную, да еще и через супругу. Учитывал или нет, что я не смогу отказать в просьбе беременной жене? Нет, это уже вряд ли.
Обиды на Владимира Ильича у меня нет. Напротив, я с восхищением посмотрел на товарища Ленина. А тот, правильно поняв мой взгляд, снисходительно улыбнулся. А куда же он приказал отправить оружие? Ладно, потом узнаю.
Я вышел из кабинета в легком смятении, забыв, что собирался поговорить о планах, о концессиях и о Рябушинском. Но свой доклад, касающийся предложений о сотрудничестве, я уже послал в Совнарком, а если Ленин не заговорил о нем, значит, он выберет другое время.
В Москве машина нужна, как бы не больше, чем в Париже. Это я раньше своими ножками топал, а теперь — шиш. И положение не позволяет, да и время изрядно экономится, хотя скорости здесь… Вообще-то, скорости у машин и здесь приличные, потому что я уже начал забывать о скоростях в своем мире.
Машину я пока оставил около Спасской башни, потому что до встречи с товарищем Дзержинским у меня имеется аж три часа. Разумеется, нашел бы, чем себя занять, но смысла нет. В Борисоглебский переулок, в свой собственный отдел поеду завтра. А сейчас лучше немного погуляю, попробую привести мысли в порядок. Вот только браунинг возьму у водителя и спрячу в своей кобуре. С пистолетом я в последнее время не расставался, даже ехал с ним через все границы — и ни одна собака не заинтересовалась. И пограничники трех государств тоже. Вот только в Кремль, к товарищу Ленину, оружие не стал брать.
Спустившись по Васильевскому спуску, вышел на набережную Москва-реки. Вон, а здесь, как и три года назад, раскинулась не то барахолка, не то торговые ряды. Правда, с некоторым исключением — в восемнадцатом торг шел абсолютно стихийно, а продавцы занимали каждый квадратный метр, раскладывая свой товар либо на рогожках, либо на картонках, а то и просто трясли старорежимным мундиром, которым пренебрегла моль, или медным самоваром.
Теперь же все приобрело более приличный вид — павильоны, сколоченные из свежих досок, длинные столы с номерами. Видимо, с появлением нэпа, власти Москвы отнеслись серьезно к возможности заработать лишние деньги. Вон, наколотили торговых точек, пронумеровали все. Видимо, за аренду стола берут ежедневно, а павильончики арендуются на более длительное время.
И что у нас тут интересного? По сравнению с Францией — ничего особенного. А вот по сравнению с нашим восемнадцатым годом — очень даже шикарно. Хотя, как мне говорили французы — во время войны и у них было плохо.
В павильонах торгуют и хлебом с булками, и крупой и даже консервами. А консервы-то чьи? Неужели наши?
Не поленившись, подошел поближе. Нет, мы пока собственные консервы не выпускаем. «Килька черноморская», произведенная в Ялте, «шпроты» из Латвии и тушенка из США. Хм… Крым и Латвия — это я понимаю, но когда со Штатами успели торговлю наладить? А я почему не знаю? И как нищая Крымская республика сумела наладить производство консервов? Надо бы поинтересоваться.
Имеется павильон где продается сахар, чай и даже кофе. Кофе в Москве? Пожалуй, теперь можно и возвращаться.
Порадовавшись за столицу, где уже появилась цивилизация, пошел дальше. Ага, все-таки, торговля бэушными вещами не прекратилась. Вон, и барахло вытащено, и посуда, еще всякая-разная хрень, мне абсолютно ненужная. И есть целый ряд, где продают книги.
— Папаша, тебе девочка не нужна?
Я не сразу сообразил, что обращаются ко мне. Последний раз меня именовали папашей года четыре назад две подвыпившие девицы у парка Горького. Барышни пытались стрелять у прохожих сигаретки, но проходивший мимо народ оказывался некурящим.
Здесь же, когда я изрядно помолодел, такое слово вообще вогнало в ступор. Понимаю, что выгляжу я как преуспевающий совбур (очень преуспевающий!), в дорогом пальто, да еще в шляпе, но на папашу-то никак не тяну.
— А кто здесь папаша? — хмуро поинтересовался я, оглядываясь на голос.
Молодой голос-то. И кто это мне предлагает девочку? Странно. На сутенера паренек не похож. Обличье,
