— Это именно то, о чем я уже говорил вам, мистер, — сказал моряк, — одна из армий Бонапарта с ним самим во глае. Там огни их лагеря, и вы увидите, что между тем местом, где он находится, и Остендэ будет еще около 12 таких же лагерей. В этом маленьком Наполеоне хватило бы мужества перейти в наступление, если бы он мог усыпить бдительность Нельсона; но до сих пор Бонапарт хорошо понимает, что не может рассчитывать на удачу. — Откуда же лорд Нельсон получает известия о Наполеоне? — спросил я, сильно заинтересованный последними словами моряка.
Моряк указал мне куда-то поверх моего плеча, казалось, в беспредельную мглу, где, приглядевшись внимательнее, я рассмотрел три слабо мерцавших огонька.
— Сторожевые суда, — сказал он своим сиплым надтреснутым голосом. — Андромеда, сорок четыре, — добавил его товарищ.
Моя мысль все время вращалась около этой ярко-освещенной полосы земли и этих трех маленьких огненных точек на море, находившихся друг против друга, представляя собою двух боровшихся великанов-гениев лицом к лицу, могущественных властелинов каждый в своей стихии, один на земле, другой на море, готовых сразиться в последней исторической битве, которая должна совершенно изменить судьбу народов Европы. И я, француз душою, неужели я могу не понимать, что борьба на жизнь и на смерть уже предрешена! Борьба между вымирающей нацией, в которой население быстро уменьшается, и нацией быстро растущей, с сильным, пылким, молодым поколением, в котором жизнь бьет ключом. Падет Франция — она вымрет; если будет побеждена Англия, то сколько-же народов воспримут ее язык, ее обчаи вместе с ее кровью! Какое громадное влияние окажет она на историю всех народов!
Очертания берега становились резче, и шум волн, ударявшихся о песок, с каждым ударом весла отчетливее звучал в моих ушах. Я мог рассмотреть быстро сменявшийся блеск буруна, как раз против меня. Вдруг, пока я вглядывался в очертания берегов, длинная лодка выскользнула из мглы и направилась прямо к нам.
— Сторожевая лодка? — сказал один из моряков.
— Билль, голубчик, мы попались! — сказал второй, тщательно запрятывая какой-то предмет в один из своих сапогов.
Но лодка быстро скрылась из виду и со всей быстротой, какую могли ей сообщить четыре пары весел в руках лучших гребцов, понеслась в противоположном от нас направлении. Моряки некоторое время следили за нею, и их лица прояснились.
— Они чувствуют себя не лучше нас, — сказал один из них. Я вполне уверен, что это разведчики.
— Должно быть, вы не единственный пассажир, направляющийся к этим берегам сегодня, — заметил его товарищ. Но кто бы это мог быть? — Будь я проклят, если я знаю с кем была эта лодка. При виде ее я спрятал добрый мешок тринидадского табаку в сапог. Я уже имел случай познакомиться с внутренним расположением французских тюрем и не хотел бы возобновлять это знакомство. А теперь в путь, Билл!
Спустя несколько минут, лодка с глухим, неприятным шумом врезалась в песчаный берег. Я стоял около них, пока один из моряков, столкнув лодку в воду, вспрыгнул в нее и мои спутники стали медленно удаляться от берега. Кровавый отблеск огней на западе совершенно рассеялся, грозовые тучи простирались по небу, и густая черноватая мгла нависла над океаном. Пока я следил за удалявшейся лодкой, резкий, влажный, пронизывающий насквозь ветер дул мне в лицо. Завываниям его аккомпанировал глухой рокот моря. И вот в эту бурю, ранней весной 1805-го года, я, Луи де Лаваль, на двадцать первом году своей жизни, вернулся после тринадцатилетнего изгнания в страну, с которой в течение многих веков наш род был украшением и опорой престола. Неласково обошлась Франция с нами: за всю верную, преданную службу она отплатила нам оскорблениями, изгнанием и конфискацией имущества. Но все было позабыто, когда я, единственный представитель рода де Лавалей, опустился на колени на ее священной для меня земле, и в то время, как резкий запах морских трав приятно щекотал мои ноздри, я прильнул губами к влажному гравию.
Когда человек достиг зрелого возраста, ему всегда приятно оглянуться назад на ту длинную дорогу, которой он шел. Словно лента простирается она перед ним, то освещенная яркими лучами солнца, то скрывающаяся в тени. Человек знает теперь, куда и откуда он шел, знает все извилины и изгибы этой дороги, порой грозившие ему, порой сулившие покой и отдых путнику. Теперь, пережив длинный ряд лет, так просто и ясно все кажется ему. Много лет прошло, много воды утекло с тех пор, но никакой период моей жизни не представляется мне с такой поразительной ясностью, как этот бурный вечер. Даже теперь, когда мне приходится быть на берегу моря, когда солоноватый, специфический запах морских водорослей щекочет, как тогда, мои ноздри, я невольно мысленно переношусь к тому мрачному, бурному вечеру, на влажный песок берега Франции, так неласково встретившей меня. Когда я, наконец, поднялся с колен, первым мои движением было запрятать подальше кошелек. Я вынул его, чтобы дать золотой моряку, высадившему меня, хотя я нисколько не сомневался, что этот молодец был не только богаче меня, но к тому-же имел более обеспеченные доходы, чем я. Сначала я было вынул серебряную полкрону, но не мог принудить себя дать эту монету и в заключение отдал десятую часть всего моего состояния совершенно постороннему человеку. Остальные 9 соверенов я с большими предосторожностями спрятал обратно и, присев на совершенно плоскую скалу, с явными следами прилива моря, которое никогда не достигало самого верха ее, принялся обдумывать со всех сторон свое положение. Необходимо было решиться на что-нибудь. Я был очень голоден. Холод и сырость охватывали меня насквозь; резкий, пронизывающий ветер дул мне в лицо, обдувая с ног до головы брызгами воды, раздражавшей мои глаза. Но сознание, что я уже не завишу от милосердия врагов моей родины, заставило сердце мое радостно биться.
Положение мое, собственно говоря, было очень тяжелым. Я хорошо помнил, что наш замок находился милях в десяти отсюда. Явиться туда в такой поздний час, растрепанным, в мокром и грязном платье, явиться таким образом перед никогда невиданным дядей! Нет, вся моя гордость возмущалась против этого. Я представлял себе пренебрежительные лица его слуг при виде оборванного странника из Англии, возвращающегося в таком грустном виде в замом, который должен был ему принадлежать. Нет, я должен найти приют на ночь и только потом уже, на досуге, приняв по возможности приличный вид, предстать перед моим родственником.
Но где-же найти приют от этой бури? Вы, вероятно, спросите, почему я не отправился в Болонью или Этепль. К сожалению, та же причина, которая заставила меня высадиться на этом берегу мешала мне явиться туда, потому что имя де Лавалей находилось на первом месте в списке изгнанников. Недаром отец мой был энергичным предводителем маленькой партии лиц, приверженцев старого порядка, имевших довольно большое влияние в стране. И хотя я совершенно иначе смотрел на вещи, я не мог презирать тех, которые так жестоко поплатились за свои убеждения. Это совершенно особенная, весьма любопытная черта характера французов, которые всегда стремятся к тьме, кто решился на большую жертву, и я часто думал, что если бы условия жизни былии менее тягостными, Бурбоны имели бы менее или, по крайней мере, менее благородных приверженцев.
