Один спросил:
— Кого тащишь, boze oog[35]?
— Божьего человека, — ответила та.
— Лучше брось его, — посоветовал ей лодочник.
— Лучше одолжи мне шест, — сказала Колетта.
Тот выругался, а остальные в смущении отвели глаза, радуясь, что она не глядит в их сторону.
А между тем паломник пытался подняться и всякий раз падал. Тогда женщина подхватила его под мышки и, словно мешок с мукой, перекинула в пустую лодку. Он услышал, как она залезла следом, и лодочник бросил ей шест.
Умело орудуя им, женщина направила лодку к заставе; здесь течение было слабым, но коварным, справиться с ним было не легко.
Теперь, когда его спасительница стояла, выпрямившись во весь рост, паломник мог хорошенько рассмотреть ее.
Она совсем не походила на пригожих пышнотелых фламандок — высокая, жилистая, но статная; плечи у нее были широкие, а кисти рук крупные, с тонкими длинными пальцами. Одежда на ней была добротная, но простая, а поверх чепца — плотное белое покрывало, заколотое булавкой в виде креста. Она держала шест и управляла лодкой так, словно всю жизнь только этим и занималась.
Дождь, наконец, закончился, и серая пелена повисла в воздухе. Вдруг облака на западе стали пурпурными, и теплый отсвет лег на темную воду и низкие берега, окрасив в медовый цвет старые причалы и маленькие коричневые домишки. Переливчатый звон поплыл над городом: колокола гентских церквей на разные голоса призывали людей к вечерней молитве.
Женщина положила шест и опустилась на колени:
— Angelus Domini nuntiavit MariФ, et concepit de Spiritu Sancto. Ave Maria…[36]
И паломник увидел, что она еще молода и очень красива; черты лица у нее были правильными, только правый глаз слегка косил.
Женщина читала молитву, а он, перегнувшись через борт, лил воду себе на голову, пока в ней окончательно не прояснилось. Потом они поплыли дальше, и Колетта спросила:
— Зачем ты ввязался в драку, богомолец? Они бы тебя убили.
— Так ведь не убили же, — ответил паломник.
Она кивнула.
— Значит, ты знал, что Бог не даст тебя в обиду? Это ведь по Его воле ты овладел искусством метания огня? Я знала человека, который мог глотать серу, как хлеб, и запивать ее селитрой — но перед этим он сто раз произносил «Pater», и Господь превращал серу и селитру в воду прямо у него во рту.
Паломник расхохотался, но, увидев, что ее это рассердило, скорчил постную мину и сказал:
— По обету я прошел путь святого Иакова и привез воды, взятой из источника в Компостеле. У этой воды есть чудесное свойство: перед лицом нечестивца и еретика она превращается в огонь. Ты и сама видела, сестрица, я лишь швырнул в них бутылку — они же себя наказали.
Женщина смотрела на паломника во все глаза, и это было ему приятно, хотя он изо всех сил удерживался от смеха.
Лодка пристала к берегу, когда они миновали предместья: справа и слева простирались бескрайние поля зеленого льна. Лицо Колетты стало печальным. Она смущенно отвела взгляд, и ее глаза вдруг наполнились слезами.
— Вспоминай меня добром, богомолец, — промолвила она.
Паломник улыбнулся.
— Я тебя не забуду.
— Забудешь… Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты меня помнил. Вот, возьми! — Она сняла четки, обвивавшие ее запястье, и протянула ему. — Твои рассыпались, возьми эти. Они освящены в церкви святого Николая, я носила их, не снимая. Теперь они будут у тебя, и, быть может, ты вспомнишь обо мне, когда настанет час молитвы.
— Есть средство верней, — ответил паломник, сжав ее в объятьях, и крепко поцеловал в губы. Женщина вздрогнула и прильнула к нему всем телом, а он сказал:
— Теперь будет, о чем вспомнить во всякий час.
— Да, — прошептала она, — ты прав, милый. Поцелуй меня, поцелуй еще. Смотри мне в глаза — ни один мужчина, глядевший в них, не мог меня забыть.
— Поэтому тебя зовут Колетта — Дурной Глаз?
— Да, поэтому. Как я боялась этого проклятья раньше! И на тебя боялась смотреть, прятала глаза. А теперь не боюсь — смотри на меня, смотри, милый. Теперь я навсегда в твоем сердце. Иди же… Ты меня не забудешь, и я тебя тоже.
Паломник вылез из лодки и пошел вдоль реки, а женщина смотрела ему вслед. Вдруг она крикнула:
— Как тебя зовут, богомолец?
— Ренье из Лёвена, — ответил он.
Пока пикардиец шел берегом, лицо Колетты стояло у него перед глазами, но, свернув в поле, он вскоре перестал о ней думать.
Зеленые стебли льна поникли от влаги, тяжелые капли скатывались по ним и падали на землю. Холодный воздух кружил Ренье голову, порывы ветра брызгали в лицо мелким дождиком. От запаха мокрой травы у него перехватывало дыхание.
Если земля и трава везде одинаковы, почему луга родного края пахнут так сладко?
Много лет назад Ренье оставил цветущие Нидерланды ради немецких земель: там он надеялся обрести знания вещей, недоступные простым людям. Его манила тайна — темнота, за которой скрывался свет. Однажды прикоснувшись к ней, он возжелал овладеть ею, как любовник жаждет своей возлюбленной. Ничто другое не заставляло его кровь так вскипать в жилах. На несколько лет тайна стала его страстью и надеждой. Она повела его путем герметической науки.
Он пришел в Гейдельберг, но там его ждало разочарование. Тогда пикардиец вернулся в Брабант и долго скитался из города в город, пока не осел в Лёвене. Там он опять взялся за философию, и она вновь увлекла его; он выдержал экзамен, и ему были вручены кафедра, раскрытая книга, мантия и золотое кольцо. Ему покровительствовал могущественный Филипп де Круа, граф Порсеан, его будущее было определено.
Но однажды Ренье проснулся с ощущением, что ему нечем дышать — в груди у него что-то вибрировало, словно перетянутая струна, и причиняло сильную боль; так повторялось каждое утро в течение многих недель. Им овладели тоска и раздражение, и как-то утром, покинув Лёвен, он направился в Париж, а оттуда Турской дорогой, по следам многих тысяч паломников на запад, до самого края христианского мира, в Компостелу. Путь был не легким, путешественника подстерегало множество опасностей. Сборщики пошлин норовили содрать с него три шкуры, а французские и испанские сеньоры порой вели себя хуже разбойников. Среди богомольцев часто вспыхивали ссоры.
Но Ренье все было нипочем — дорога развеселила его, как доброе лёвенское вино. Тоску как рукой сняло. В крупных городах он задерживался подолгу: в Бордо устроился переписчиком у книготорговца; в Памплоне сошелся с мошенником, продававшим паломникам свиные и овечьи хрящи под видом святых мощей; в Леоне же читал проповеди на рынках и площадях, за что едва не попал в тюрьму.
