— А когда я снял тебя вниз, ты сразу же заснула, так что пришлось раздобыть дождевой воды. Дождевая вода всегда пробуждает спящих людей. Но в этот раз она не помогла, и я испугался, что ты ушла. Но я решил ждать до последнего.
— Дождевая вода? — растерялась я. Мозг как-то с трудом соображал. Я никак не могла переключиться от воспоминаний о каменном полу и о том, что парила над ним.
— Вода из ведра, — объяснил он. — Собирала течь с крыши.
Я глупо уставилась на лужу на полу, провела рукой по хлюпающей ночнушке и затем понюхала ладонь. Вода стояла здесь уже немало времени.
— Спасибо, дядюшка, — поблагодарила я.
— Ты просто запуталась, — сказал он примирительно.
— Но дядя Тулли… — Я посмотрела вверх. — Как ты здесь оказался? Разве уже не поздно?
— Нет, совсем не поздно. Даже рано, так рано, что было поздно еще полчаса назад.
Я прикинула, что сейчас около двадцати минут после полуночи. Я проспала часовой звон. А спать легла где-то в девять или в половине десятого, точно не припоминаю. А что я делала в промежуток между девятью и двенадцатью? Даже подумать страшно, не уверена, что хочу знать.
— А почему ты был здесь, в соборе, дядюшка? — Глупый вопрос, если учесть, что я не знаю, как и зачем попала сюда сама.
— Часы! — громко пояснил он, так что его голос эхом прозвучал в куполе собора. — И тикание. Тикание часов — это так здорово. Ты точно знаешь, когда раздастся следующий щелчок, если только не забудешь их завести. С часами так просто, всегда заранее понятно, что они сделают. И они сообщают тебе о важных вещах, например, когда… Племяшка, тебе что, грустно?
Жуткая правда обрушилась на меня со всей своей разрушительной силой. Если бы дяде среди ночи не приспичило послушать тикание часов, от меня бы осталась только бесформенная изломанная куча тряпья на полу собора. И никого, кроме меня самой, нельзя в этом винить. Затем все мысли смыла волна холода и безысходной пустоты. Кажется, это называют отчаянием. Я вытерла мокрые глаза и только потом заметила, что дядя ждет, что я отвечу.
— Просто… Мне не нравится, что я запуталась, дядя Тулли, — призналась я. — А еще… мне очень холодно.
Дядя поднялся с пола и встал рядом, протянув мне свой пиджак. Я завернулась в него, он оказался уютным и теплым. Дядя как ни в чем не бывало сел рядом, но не слишком близко, затем вдруг потянулся ко мне и коротко похлопал меня по руке, словно успокаивая. На нем была огромная ночная рубашка ниже колен. Оказалось, он тоже босой.
— Думаю, пора рассказать тебе секрет, — вдруг сказал он задумчиво. — Можно ли? Наверное, можно. Даже нужно!
Его голос отдавался легким эхом от сводчатого потолка и понижался до едва различимого шепота.
— Иногда я сам запутываюсь.
Я не удержалась и улыбнулась ему.
— Спасибо, что поделился со мной, — сказала я. Затем моя улыбка померкла сама собой. — Как считаешь, может, не стоит никому рассказывать о том, что я… запуталась?
Дядя Тулли задумчиво покачался взад-вперед.
— Не знаю, не знаю, крошка Саймона. Кому не стоит говорить? Миссис Джеффрис носит нам чай, а Лэйн всегда знает, как будет лучше. Можно спросить у Лэйна…
— Ладно, проехали… — быстро согласилась я. Сейчас я была слишком встревожена и могла разволновать его, что было совсем не нужно. Будем надеяться, что чем меньше он об этом думает, тем реже будет упоминать. — Я могу тебя попросить кое о чем, дядя? Это важно.
Он весь подался ко мне, пронзительно засверкав своими голубыми глазами.
— Можешь довести меня до… комнаты Марианны? Ты ведь знаешь, как идти? Я не хочу больше запутаться или…
Я потупилась, изо всех сил стараясь не разрыдаться. В некоторых вещах очень тяжело признаться даже родному дяде.
— Я просто не хочу совершить еще одну ошибку.
— Да, конечно! Ты права. Тебе нужно вернуться в комнату Марианны. Так и сделаем. Пойдем скорее!
И я поплелась за ним. Он уверенно и споро шагал по извилистым коридорам, подол ночной рубашки хлопал вокруг его худых щиколоток. У двери в комнату Марианны он остановился, покачиваясь на пятках.
— Вот видишь! — счастливо сказал он. — Мы ничего не позабыли. Никаких ошибок!
— Нет, дядя. — Я открыла дверь и заметила, что изнутри в замочной скважине торчит ключ. Это сделала я сама. Больше некому. Но я этого не помню.
Дядя Тулли вошел в комнату матери, сложив руки и поворачиваясь вокруг себя, конечно, только в одну сторону — направо, как и я, когда искала Дэйви. Дрова в камине уже прогорели, но гардероб и стены все еще заливало легкое мерцание углей.
— Ты все тут убрала и вычистила, — громким шепотом заметил он. — Это прекрасно. Все так, как и должно быть. — И тут он нахмурился. — Но ты не сидишь! Это неправильно!
Я поспешно плюхнулась в кресло у очага, где я обычно посиживала с чашкой вечернего чая. И про себя посетовала, что теперь замочила обивку. Но дядино спокойствие важнее. Он же неотрывно глядел на меня, наблюдая, как я устраиваюсь поудобнее, и буквально засветился радостью, почти так же, как в день, когда я впервые пришла в мастерскую.
— Да, — сказал он. — Вот где надо сидеть. Это твое место. Так тому и быть.
Меня пронзила догадка. Возможно, в этом кресле перед камином когда-то сидела сама Марианна. Она никогда не предавала его.
— Дядя Тулли? — шепнула я. — Я могу поцеловать тебя на ночь? В прошлый раз я забыла спросить разрешения.
Он озабоченно нахмурился и одернул ночную рубашку. Затем подошел к креслу и резко подставил мне шею, крепко зажмурив глаза так, будто не хотел видеть чего-то ужасного. Я поцеловала заросшую колючей бородой щеку, и он тут же кинулся прочь к двери, размахивая руками.
Затем его голова показалась из-за дверного косяка.
— Дочурка Саймона, не забудь, завтра игра!
Когда его шаги стихли в темноте, я прикрыла дверь и надежно заперла ее. Затем повесила дядин пиджак на спинке кресла, чтобы он просох, взяла старое металлическое ведро, переложила в него несколько углей из очага и направилась с ним в ванную. Там открыла дверцу, украшенную розами, и забросила угли под цистерну с водой. Тихонько прокралась к комнате Мэри и повернула ключ в замке, хотя не очень боялась разбудить ее, — она всегда спала как убитая. После этого вернулась в ванную, тщательно отжала мокрую ночнушку и развесила у очага рядом с пиджаком дяди Тулли. Затем голышом села у камина, дожидаясь, пока разогреется вода, и наблюдая, как последнее тепло уходит из догорающих угольев.
Когда вода нагрелась как следует, я наполнила ванную и скользнула в нее, надеясь, что избавлюсь от жутковатого холодка внутри, который никак не хотел меня покидать. Расплела и очень тщательно промыла волосы, отскребла каждый сантиметр своей кожи, затем насухо вытерлась полотенцем и надела новую сухую ночную рубашку. Ленту от своего нижнего белья я привязала к столбику кровати, которая, кстати, оказалась мягкой и еще теплой. Но ложиться я не стала.
