и лохмотья. Однако на меня она злиться, рискну утверждать, не будет, поскольку я всегда выполняю свои обещания. Завтра Тальен станет величайшим человеком Франции, а его невеста – некоронованной королевой. Поразмыслите-ка обо всем этом, мой дорогой месье Шовелен! У вас еще достаточно времени. Рано или поздно кто-то придет и освободит вас и тех двух молодцов, которые лежат в коридоре. Но никто не сможет избавить вас от гильотины, когда подойдет ваш черед… Если только я не возьмусь за это…
И слова его потонули в веселом беззаботном смехе.
– Неплохая идея, не правда ли, а-а-а? – сказал он сквозь смех. – О, обещаю вам, я непременно подумаю об этом!…
* * *
На другой день Париж едва не сошел с ума от радости. Никогда еще улицы этого города не были так переполнены веселящимся народом. Из окон торчало множество зрителей, и даже крыши были заполнены ликующими людьми.
Семнадцатичасовая агония завершилась. Тот, которого еще вчера все называли избранником народа, сидел, или даже, скорее, лежал в повозке с закрытыми глазами и с раздробленной челюстью.
Казнь состоялась в четыре часа дня под торжествующие вопли опьяневшего от неожиданной радости народа. Овации, в которые вдруг выплеснулось приветствие происходящему, эхом разнеслись по всей Франции; эхом, отголоски которого о многом заставляют задумываться и в наши дни.
Но к Маргарите и ее мужу вся эта суматоха не имела уже никакого отношения. Они весь день провалялись, запершись в небольшой квартирке на рю Анье, которая была снята сэром Перси Блейкни на эти беспокойные дни. Здесь прислуживали ему астматик Рато с матушкой, которые теперь были до конца своих дней обеспечены безбедным существованием.
Когда же над ликующим городом сгустились тени, и церковные колокола зазвонили к вечерне, из Сент-Антуанских ворот выехала обыкновенная рыночная повозка, управляемая благочестивым садовником и его женой. Никому до этой повозки теперь не было никакого дела, так что она совершенно спокойно могла отправляться куда угодно. Паспорта были в полном порядке. Впрочем, даже если бы их и не было, то в этот великолепнейший день, когда люди вновь решились почувствовать себя людьми, сокрушив тиранию, кому бы пришло в голову подозревать другого в измене и шпионаже.
