Зычный голос Бакрадзе, казалось, заполнил все комнаты:
— О, капитан Сокол! Рад вас видеть. Мэри, ты сегодня прекрасно выглядишь. Я не слишком заставил всех ждать? Нет? Очень хорошо. Сегодня у нас неплохой день: губернатор одобрил наши меры по борьбе с этими проклятыми бандитами. Теперь не грех отдать должное искусству Гиглы, не правда ли? Мэри, дорогая, хозяйничай.
— Господа офицеры! — пропела Мэри не лишенным приятности голосом. — Прошу к столу.
Господа с готовностью бросили карты, устремляясь к месту пиршества.
И зазвучали тост за тостом, здравица за здравицей. За отважного капитана Внуковского, покрывшего себя славой в сражениях с японцами, превыше всего ставящими порядок в ведении боя, и в борьбе с неуловимыми абреками, не признающими никаких правил в своих вылазках и нападениях на княжеские имения и на военные обозы. За дорогого и уважаемого Ростома Бакрадзе, заботливого хозяина уезда и собственного дома. За милейшую и обходительнейшую хозяйку.
— Ура! Ура! Ура! — дружно скандировали гости, а Гигла бдительно следил, чтобы звонкие хрустальные фужеры не оставались пустыми и единой минуты.
Лица гостей раскраснелись, голоса стали громче, а шутки все острее и соленее, и даже присутствие супруги начальника больше не сдерживало.
— Минутку внимания, господа! Минутку внимания! — стучал вилкой о горлышко дорогого графина духанщик.
Сердце хозяйки так и обмерло, и она едва сдержалась, чтобы не вырвать из его рук вилку: разобьет ведь, деревенщина неотесанная!
— Ну, говори, духанщик. Что у тебя?
— Сюрприз, милейшая госпожа! Сюрприз!
Мэри захлопала в ладоши:
— Господа-а! Господа-а-а! Сю-у-у-рпри-из!
Гигла сделал знак рукой, и розовощекая Лейла внесла на огромном блюде жареного поросенка.
Все давно были сыты, но поросенок был так заманчив, что вздох «О-о-о!» был громким и единодушным.
Вчера еще задорно резвившееся и пронзительно визжавшее беззаботное дитя природы было искусно украшено петрушкой и салатом. Потешная мордочка лежала на скрещенных серебряных головках двух бутылок шампанского. Казалось, стоит лишь цыкнуть на этого смуглого, лоснящегося жиром нахала, который уютно устроился на столе, и он вскочит, застучит по столу резвыми копытцами, замечется туда-сюда, роняя бутылки и опрокидывая тарелки. Вот только в спине у поросенка торчал какой-то нарядный флажок.
— О! Как это мило с твоей стороны, Гигла! — прижал руку к сердцу и потянулся к шампанскому Внуковский.
— Я так люблю шампанское, — закрыв глаза от удовольствия и явно любуясь собой, сказал капитан, — что готов просадить на этом благородном напитке всю свою премию! Все пять тысяч, полученных за этого абрека! Как его… Ну, в общем, премию… Вы знаете, госпожа Бакрадзе, наш милый духанщик за то, что я поймал этого абрека… как его… каждый день встречал меня на пороге своего духана… бокалом шампанского… со льда.
Капитан было начал сдирать с горла бутылки серебряную бумагу, но его остановил сидевший напротив Иван Сокол:
— Не спешите, дорогой капитан, приступать к призу, он еще требует выкупа!
Внуковский полез в карман за бумажником.
— Нет, нет, не то.
Зычно хохотнул Бакрадзе, колокольчиком рассыпался ласковый смех Мэри.
— Теперь я могу смело сказать, — зарокотал густой бас Бакрадзе, — что вы, наш дорогой герой, прошли еще не все испытания!
Он кивнул головой: взгляните-ка на автора сюрприза.
Лейла отступила, и из-за нее с турьим, изогнутым, как молодая луна, рогом к столу шагнул Гигла. Поднеся рог к самым глазам, будто бы близоруко вглядываясь в надпись, выгравированную на ободке, Гигла прочитал: «Герою русско-японской кампании — в память о службе на Кавказе…»
— Ай да Гигла!
— Ай да духанщик!
Бакрадзе, несколько раз вместе со всеми ударив в ладоши, встал и поднял руку, требуя тишины.
— Дорогой друг наш капитан Внуковский! Прежде чем ты примешь этот рог, я хочу сказать тебе несколько слов о нем. Этот обычай — вручение почетного рога с вином — идет от далеких предков. Когда-то отличившемуся в походе, в сражении на всенародных торжествах встречи в знак особой чести преподносили почетный и памятный рог как символ того, что герой был храбр и непреклонен, силен и ловок, бесстрашен и горд, как украшение наших гор — великолепный тур. Сегодня вас удостоили этого почетного и памятного рога! Примите его, дорогой капитан!
«Ай да духанщик! — с восхищением подумал Сокол. — Ай да старый лис! Если он догадался наполнить рог собственным вином, нашему герою не устоять».
Сокол первым вскочил и, приглашая остальных, первым начал приговаривать традиционное:
— Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!
Глоток за глотком капитан начал опустошать вместительный рог.
Выпив его, какое-то время смотрел на всех ошалелыми глазами, глупо улыбаясь и часто, запаленно дыша, а потом с чувством прижал к губам, осыпая поцелуями, ручку хозяйки.
— Если ваш муж, а наш любезный хозяин и начальник… — оторвался наконец он от рук дамы и, обращаясь ко всем, воскликнул патетически: —… сдержит свое слово, я покажу вам всем настоящий спектакль!
— Что вы имеете в виду, господин капитан? — кашлянул в кулак Бакрадзе.
— Распорядитесь доставить сюда моего пленника.
— Хубаева?
— Да!
Бакрадзе замялся. Видно, сейчас это предложение не показалось ему столь безобидным, как несколько дней назад, при разговоре с капитаном…
— Не бойтесь, — усмехнулся Внуковский. — Не уйдет. Одна из семи пуль, — он подмигнул офицерам, — достанет…
Бакрадзе продолжал пощипывать ус, раздумывая.
— А что, господа? — крикнул Сокол. — Это действительно обещает быть интересным. Капитан — настоящий мастер развязывать языки этим дикарям.
— Может, все-таки в другой раз, господа? — сказал Бакрадзе. — Тем более с нами дама…
Но Мэри вдруг удивила мужа:
— Ростом, милый! Я тоже хочу взглянуть на этого абрека… О нем столько всяких легенд! Княгиня Цагарели мне говорила, что он недурен собой, этот разбойник.
— Есть случай проверить вкус княгини, — не очень умно, но кстати пошутил подпоручик.
Офицеры дружно рассмеялись.
— Я думаю, не стоит все-таки портить ужин, капитан, — нахмурился было Бакрадзе.
— Выходит, дорогой Ростом, — перешел границы обычной субординации Внуковский, — ты прощаешь этому дикарю то, что он поднял на тебя руку?
— Как? — ахнули офицеры.
— Не может быть! — воскликнул и Иван Сокол, хотя прекрасно знал, что во время одного из допросов узник, до того как ему вывернули руки жандармы, успел отреагировать на удар Бакрадзе — и уездный с неделю носил на голове повязку.
