— Нет, ты стрелял в меня, а в ружье попал случайно. Никто не сможет доказать, что ты целился в замок, а не в лицо, которое находилось рядом.
— Ты что, никогда не видел хорошего штуцера?
— А до того ты меня ударил. Знаешь, что это значит? Ни один человек не осудит меня за то, что я тебя убил. Такой позор можно смыть только кровью!
— А кто смоет позор с этой девочки, которую ты приказал сечь плетьми?
— Разве у слуги может быть честь? — высокомерно парировал он. — И что ты вообще лезешь в мои дела? Я сам решаю здесь, причем именно так, как мне заблагорассудится.
По обычаям этой местности он был прав. Мне не следовало вмешиваться в их дела. Но, сказав «а», я должен был произнести что-то еще, поэтому я ответил:
— За свою жизнь я еще никогда не видел такого бесчеловечного обращения с людьми, а плетку применил потому, что ты невежливо обошелся со мной. На такие выпады я отвечаю только с помощью плетки. Я так привык.
— Что ты за птица такая? И откуда у тебя такой породистый жеребец? Не из конюшни ли великого господина? Надо будет поинтересоваться. — И, повернувшись к слугам, он сказал: — Эй вы, не выпускайте его отсюда. Я скоро вернусь.
— Поедешь за киаджей? — спросил я, улыбаясь.
— Да, я передам тебя в руки правосудия. Он покажет тебе, какие отличные камеры в нашей тюрьме.
— Давай, зови киаджу. Я подожду. А люди эти мне в сторожа не годятся. Если я захочу уйти, они меня здесь не удержат. Но я останусь, чтобы показать тебе, что ты сам на полпути к тюрьме.
Перепрыгивая через грязь и навоз, хозяин пробежал к воротам и скрылся за ними. Я же открыл дверь, за которой скрылась девочка, и оказался в помещении, где хранился сельскохозяйственный инвентарь и другая утварь. Девочка сидела на куче соломы и плакала. Я хотел спросить ее о чем-то, но почувствовал, что кто-то коснулся меня сзади. Я обернулся и увидел женщину, которая попыталась вытолкать меня из помещения. Казалось, она боялась того, что сообщит мне эта девочка.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Выходи отсюда!
— Это ты выходи! — ответил я ей в том же тоне. Она отпрянула и закричала:
— Настоящий людоед!
— Да, — ответил я, — я уже сожрал множество мужчин и женщин. Вот только ты не пришлась мне по вкусу.
Она была настолько поражена, что уже не пыталась помешать мне. Я обратился к девочке:
— Видишь ли, я хочу помочь тебе. Ты должна сказать мне, за что этот господин тебя наказывал.
— Если я скажу, он меня еще сильнее накажет.
— Я позабочусь о том, чтобы этого не случилось. Кто был тот чужеземец, с которым ты так приветливо разговаривала?
— Это был господин из… из… Я забыла место, которое он назвал. Он провел здесь ночь.
— А как его звали?
— Он назвал себя Махди Арнаут. И он хотел вернуться.
Это было то самое имя, которое я слышал от Шимина.
— А почему же твой господин так осерчал?
— О, это из-за почтовой сумки, которую я нашла.
— А чья она?
— Чужеземца. Он потерял ее и долго искал. А я обнаружила ее в спальне господина и хотела вернуть хозяину. Но господин меня запер до тех пор, пока тот не уехал, а когда я сказала, что сумка не его, он приказал избить меня.
— Значит, он вор. А что было в сумке?
— Я не успела посмотреть. Господин пришел.
— А ты знаешь, где она сейчас?
— Да, я проследила, куда он ее спрятал. Он отдал ее жене, и она засунула ее за дрова.
Тут я услышал на дворе громкий голос. Я вышел наружу и увидел маленького человечка в необъятных размеров меховой шапке и таких же гигантских сапогах. Он был одет в ярко-красные штаны и куртку, под которой виднелась голубая безрукавка. Вся одежда выглядела весьма поношенной, на ней не видно было ни пуговиц, ни пряжек, все держалось на простой веревочке.
На носу человечка красовались роговые очки с половинками стекол, а в руках он держал чернильницу, гусиное перо и множество покрытых жирными пятнами листочков.
— Это он! — заявил хозяин, указывая на меня. Ах вот оно что! Этот чудо-человечек был старостой деревни. Я сразу же заметил, что у пера сильно затупленный кончик, а чернила представляют собой некую грязную полу высохшую массу.
— Значит, ты убийца? — деловито осведомился это карлик, уставившись на меня.
— Нет.
— А этот говорит, что ты.
— Если бы я был убийцей, то кого-нибудь убил.
— Ты хотел убить, этого достаточно. Идемте в помещение. Я учиню строгий допрос, и пусть виновный не думает, что ему удастся уйти от моих вопросов. Пошли!
— Это мы еще посмотрим. Мы пока не знаем, кто здесь настоящий убийца! Я пойду вперед.
Мы вошли в дом. Я уселся перед своим горшком с ракией. Это было самое удобное место здесь.
— Ну-ка уйди с этого места, здесь я сижу! — заявил киаджа.
— Разве ты не видишь, что я занял его?
— Так встань!
— А я не вижу тут человека, перед которым я должен вставать!
— Ты меня не видишь? Если не послушаешься добровольно, я займу твое место силой!
— Попробуй только дотронуться до меня — и тогда все эти шесть зарядов окажутся у тебя в теле.
И я направил на него револьвер. Он отпрянул с проворностью, сделавшей бы честь любому прилежному физкультурнику, и быстро проговорил:
— Этот человек действительно опасен. Надо будет заняться им.
Он нашел другое место, положил перед собой бумагу, поставил чернильницу, наморщил лоб, посмотрел перо на свет и обследовал кончик. Обнаружив, что с главным орудием производства непорядок, приказал хозяину:
— Дай мне нож.
Хозяин притащил огромный тесак, которым можно было рубить дрова. Киаджа попытался им что-то сделать, и последовал новый приказ:
— Принеси воды!
Чернильница совершенно высохла, и он долго возил пером в этой тине, размешивая там мух и комаров. Эта ситуация меня необычайно развеселила. Я протянул ему свой горшок и сказал:
— Ну и тяжелая у тебя работа. Выпей. Произошло все именно так, как я и предполагал. Он спросил:
— А что там?
— Сливовица.
— Ну и как она?
— Весьма недурна.
Он взял горшок, заглянул в него и опрокинул в глотку.
— Еще хочешь? — спросил я.
— А деньги у тебя есть?
— Да, я плачу.
— Налей полный. Выпьем все!
Горшок наполнили, и он пошел по кругу. Когда очередь дошла до меня, киаджа вдруг заявил:
— Он преступник, ему не давать.
Это как раз мне и нужно было. Последний глоток сделал сам видный начальник, после чего заявил, поправляя очки:
— Итак, начинается допрос. Ты стрелял в этого человека? Это правда?
— Не в него, а в его ружье.
— Это все равно. Ты стрелял. Ты наставлял на него ружье. Допрос окончен, мне не надо даже записывать, тебя уведут.
