— Это действительно сливовица? — спросил я, понюхав содержимое горшка.
— Да.
— А другого ничего нет?
— Нет. А что, тебе этого не хватит?
— Она плохая.
— В таком случае проваливай отсюда, если тебе здесь ничего не нравится. Тебя никто не заставлял здесь останавливаться. Ты что, паша, чтобы выдвигать требования?
— Нет. Сколько стоит сливовица?
— Два пиастра.
Я заплатил. Емкость горшка была чуть больше поллитра, сливовицы же там было всего лишь на два пальца. К тому же на краю горшка скопилась какая-то грязь — от тысяч усов и бород тех, кто из нее пил. Эта сливовица была самой настоящей сивухой, причем самой гадкой из тех, что мне доводилось пробовать. А стоила целых два пиастра! Тридцать восемь — сорок пфеннигов! Это настоящее свинство в стране сливовых деревьев, но я удержался от дальнейших замечаний.
— Ну как, нравится? — спросил мужчина.
— Да. Еще как.
Он не понял моей иронии и сказал:
— Если захочешь еще, попроси у этой женщины, она тебе даст. У меня же нет времени. Я занят во дворе.
Он ушел, и я огляделся. Жалкие картинки, развешанные на стене, убедили меня в предположении, что я нахожусь среди армянских христиан.
Женщина все еще размешивала свое пойло. Ее нижняя губа отвисла, и с нее капало в молоко. Я оглянулся и заметил в стене дыру, заменяющую окно. Там, на улице, солнце начинало свой дневной переход. Здесь же внутри было мрачно и дымно. Бррр! Я встал, чтобы выйти на свежий воздух, насколько он мог оказаться свежим там, на этом дворе. Делать мне здесь было нечего, в этом я был уверен. Но едва я шагнул из дома, как услышал протяжный и пронзительный крик. В мгновение ока я очутился возле двери. При втором таком крике я уже летел через двор туда, где к лестнице была привязана девушка. На ней была лишь юбка. Девушка была привязана лицом к лестнице, подставив бледные плечи ударам плетки, которой уже в третий раз замахивался один из парней. Прежде чем он ударил девушку в следующий раз, я вырвал плетку у него из рук. На спине несчастной вздулись две кровавые полосы. Хозяин стоял рядом с видом справедливого судьи, который ждал неукоснительного выполнения своих приказаний. Он ринулся ко мне, пытаясь отнять у меня плетку, крича:
— Ты! Куда лезешь! Дай сюда плетку! Это моя плетка!
Меня буквально трясло от бешенства всякий раз, когда я сталкивался с таким постыдным обращением с женщиной. Они вольны делать все, что вздумается, но только не у меня на глазах. Я чувствовал, что лицо мое заливает краска гнева. Сдерживая себя, я спросил хозяина:
— Кто эта девочка?
— Это тебя не касается! — грубо ответил он.
— Она что, твоя дочь?
— Какое право ты имеешь задавать такие вопросы? Отдай мою плетку! Или я тебя самого огрею как следует!
— Что? Меня — плеткой? Вот вам мой ответ! — И я огрел его по спине, да так, что он тут же согнулся.
В тот же момент он вскочил пружиной и полетел на меня, но не рассчитал и грохнулся на землю, потому как я вовремя отскочил в сторону.
— Лучше и не пытайся, иначе получишь плеткой по морде! — предупредил я.
Но он снова бросился на меня. Правой ногой я ударил его в живот, но сам между тем удержался на ногах, а он грохнулся прямо в навоз. Но, видно, и этого ему было мало. Он хотел что-то сказать, но не смог. Поплелся к дому, так и не взглянув на меня. Этого было достаточно. Я пошел к жеребцу, взял штуцер и вернулся к лестнице. При этом внимательно следил за окнами, чтобы из них кто-нибудь не выстрелил. Встал я так, чтобы между мной и дверью находился кто-то из людей.
— Развяжите ее! — приказал я слугам.
Меня поразило, что они и пальцем не пошевелили, чтобы помочь своему господину. Они молниеносно повиновались.
— Оденьте ее!
Наказуемая едва могла шевелить руками, так крепко они были связаны и так саднили ссадины на ее плечах.
— За что ее били? — спросил я.
Вокруг меня стояли трое женщин и четверо мужчин — один другого краше.
— Господин приказал, — ответил один из них.
— За что?
— За то, что она шутила.
— С кем?
— С чужеземцами.
— Она родственница хозяину?
— Нет. Она домашняя работница.
— Откуда?
— Из соседней деревни.
— А родные у нее есть?
— Мать.
— И он приказал ее бить только за то, что она приветливо отнеслась к чужеземцу?
Между тем девушка быстро исчезла за одной из дверей.
— Да, она ничего такого не сделала, — последовал ответ. — Господин очень строг, а сегодня с утра он вообще какой-то дикий.
В этот момент вышеупомянутый вновь появился во дворе. В руках у него было дрянное турецкое ружье. Было видно, что он уже очухался от моего удара и снова мог говорить, ибо закричал своим резким гортанным голосом:
— Ты, собачий сын, сейчас я с тобой разделаюсь!
Он поднял ружье и прицелился в меня. Следом за ним из дома выскочила его жена. Она закричала от страха и вцепилась в его ружье.
— Что ты делаешь? — взвизгнула она. — Ты что, хочешь его убить?
— Молчи! Убирайся! — бросил он ей и отпихнул так, что та повалилась на землю.
Ствол его ружья тем временем отклонился от цели. Я вскинул штуцер и быстро прицелился. Я не хотел его ранить, хотя и видел, что он тверд в своем желании влепить мне заряд. Мой выстрел прогремел раньше, чем его. Он испустил крик и выронил ружье. Я хорошо прицелился, как потом выяснилось. Пуля пробила замок его ружья, но самого его не задела. Кроме разве что того, что приклад здорово долбанул его по физиономии, а руки потом тряслись от резкого толчка. Он махал ими и бормотал:
— Все видели, что он стрелял в меня? Хватайте его! Ловите его!
Он поднял с земли обломки ружья и, размахивая ими, бросился на меня.
— Назад! — крикнул я. — Или я снова стреляю!
— Что ж, попробуй! — заревел он.
Ружье его было однозарядным, и он, наверное, думал, что у меня такое же. Я спустил курок, прицелившись в ствол его ружья. И снова оно вылетело у него из рук. Еще два выстрела я сделал в воздух. Ругательства замерли у него на губах, он встал как вкопанный.
— Что за чертово ружье, — выговорил он наконец.
— Он волшебник, это колдовство! — запричитали его слуги.
Я молча опустил свою винтовку. Он же поднял свою, осмотрел и сказал:
— Вот черт! Она разбита вдребезги.
— До сих пор я стрелял не в тебя, а в твое ружье. Если ты сделаешь еще шаг, я уложу тебя на месте.
— Ты не осмелишься!
— А мне и не надо осмеливаться. Ты первый угрожал мне ружьем, целился в меня. Я лишь оборонялся и мог убить тебя в целях самообороны.
— Нет, ты стрелял в меня, а в ружье попал случайно. Никто не сможет доказать, что ты целился в замок, а не в лицо, которое находилось рядом.
