Сейчас Лавилье-Боссэ со скучным видом слушал, как разливается соловьём Марешаль, однако внутри всё клокотало от нетерпения. Хотелось побыстрее приступить к делу. А может, всё-таки удастся отрезать голову? Не зря же Марешаль сказал, что посланник русского императора убит будет зверски…
— Так это ваши негодяи напали на меня в Париже во время открытия выставки? Почему же вы меня тогда защищали?
— Эти? Нет, эти не наши Видите ли, Серж, ненавистников России и русских во Франции иного Бонапартистов тоже. В отличие от ордена они никак не организованы и подчас действуют запальчиво до глупости. Но это как раз хорошо. В их тени орден десятилетая напролёт сохранял своё существование в тайне. Пусть себе шумят… — Марешаль закурил очередную папиросу и с удовольствием затянулся. — Вот и в этот раз несколько болванов решили устроить скандал с мордобоем, чтобы продемонстрировать свою отношение к вам и к правительству, которое вас пригласило. Но у ордена в моём лице на вас были другие планы. И я вместе с нашим другом Борисом за вас вступился. Вступился и позднее, когда взбеленились местные крестьяне. Да я с вас пылинки готов был сдувать! Вы иве были нужны целым и невредимым к определённому моменту…
Вновь достал часы, посмотрел на циферблат.
— У нас ещё двадцать пять минут. Кстати, покурить не хотите? Развязывать не буду, но, полагаю, из рук Луизы… то есть мадам Лавилье…
— С удовольствием помогу мсье Белозерову, — великодушно сказала женщина.
— Обойдусь, — отрубил Сергей, с ненавистью гладя на красавицу.
— Ну, как знаете… Так вот, Серж: мы все рассчитали, и, надо сказать, вы нашим планам посодействовали. Очень.
— Это каким же образом?
— Да ведь вы сами попросились рисовать в провинцию, в глушь. Чего же лучше? Казнить вас можно и в Париже, но в столице это всё же непросто. Вы на виду, в окружении людей и всё такое. Гораздо проще действовать в захолустье. Уж точно, что никто не помешает. И мы выстроили комбинацию — несложную, быть может, но изящную.
Марешаль откровенно упивался ситуацией. Выражение лица, слова, взгляд — всё излучало самодовольство.
— Орден устроил так, что Министерство иностранных дел работать с вами назначило меня, — вещал он. — Я, со своей стороны, убедил вас ехать на этюды в Ла-Рош. Почему именно сюда? Единственную гостиницу в округе держит супружеская чета Арно — оба адепты ордена. По соседству в Сен-Робере также наш человек — мадам Прежан, чей супруг до самой смерти был верным собратом. Вокруг все свои. Наконец, в гостиницу заблаговременно заселилась почтенная супружеская чета Лавилье. То есть супруги-то они только по этому случаю, а на самом деле их объединяет лишь принадлежность к ордену.
— То-то она по ночам к вам шастала, — буркнул Сергей презрительно. — Я-то думал, амурные дела, а она за инструкциями…
— Одно другому не мешает, — невозмутимо откликнулся француз. Дотянулся до сидящей мадам, фамильярно потрепал по коленке.
— А подглядывать нехорошо, — сказала женщина Сергею с улыбкой, мило грозя пальчиком.
Неплохо оценив рисунки Луизы Мюрай (в Ла-Роше — мадам Лавилье), Сергей, сам того не зная, попал в точку. Луиза была профессиональной художницей, хотя и не особо талантливой. Жила на Монмартре, там же и зарабатывала, делая быстрые рисунки многочисленных туристов, приехавших полюбоватьсял Сакре Кёром. Красивая и раскрепощённая женящие жила на всю катушку, не отказывая себе ни в вине, ни в мужчинах. Ходили у неё в любовниках и художники, и буржуа, и военные.
Её вольный нрав однажды привлёк внимание одного из "орлов Наполеона". Ордену понадобилось скомпрометировать крупного дипломата, который настойчиво выступал за франко-российский союз — в противовес Германии. На свою беду, чиновник слишком любил женщин. Луизе дали хорошие деньги и организовали их знакомство. А дальше всё прошло, как по нотам: номер в роскошном отеле и страстная постельная сцена, прерванная появлением репортёров с фотокамерами. Последовал громкий скандал в прессе, закончившийся не менее громкой отставкой дипломата.
Правда, в политическом отношении орден, как выяснилось, ничего не выиграл — сближение с Россией поддерживал сам президент Карно. Зато команда "орлов Наполеона" пополнилась "орлицей"-авантюристкой, которая отныне охотно брала на себя исполнение самых пикантных поручений. Если у ордена есть свой палач, то почему не быть собственной шлюхе?
Поднаторев в искусстве обольщения, Луиза рассчитывала, что Белозёрова соблазнит без труда. Мало ли мужчин падало к её ногам? Опять же, свой брат-художник… Однако русский живописец оказался крепким орешком. Послужной список прелестницы пополнился первой осечкой. Луиза чувствовала себя оскорблённой и даже испугалась, не стареет ли, не подурнела. Поэтому смотрела сейчас на связанного, беспомощного Белозерова без капли жалости.
Ах. как свистел за окном ветер…
— Словом, Серж, к вашему приезду всё было готово. Декорации выставлены, актёры на месте…
Справедливости ради, не всё пошло по плану. Чуть не смешал все карты ваш соотечественник Звездилов. Счастье ещё, что он снял в Сен-Робере комнату именно у мадам Прежан, о чём она сразу меня известила запиской через соседского мальчишку. Ей, как и мне, показалось подозрительным, что следом за одним русским художником в нашу глушь приехал другой русский художник. Не многовато ли? Простое ли совпадение? К тому же, тайком порывшись в вещах постояльца, она увидела револьвер… В общем, когда я обнаружил в лесу следящего за нами человека, я уже догадывался, кто он и с какой целью прячется неподалёку. Другого варианта просто не было.
— Пу, так и дали бы пристрелить меня, — насмешливо буркнул Сергей. — И мороки меньше. Какая разница, кто прикончит?
— Ну, что вы, Серж, огромная! Смерть царского любимца, которого на чужбине пристрелил ненормальный соотечественник, — это повод для сожаления, и всё. А вот если тот же любимец падёт во Франции от руки француза… ну, тут причина для разрыва напрашивается сама собой. Или как минимум для серьёзного охлаждения, после которого союз между нашими странами станет невозможен… В общем, Звездилов мог сломан, всю игру. И мне пришлось отрядить в Сен-Робер мсье Лавилье, который, как всегда мастерски, решил проблему, — с помощью мадам Прежан, разумеется.
Старуха равнодушно кивнула.
Откровенно говоря, особой помощи не понадобилось. Напоила жильца чаем со своей травкой. Выждала, пока он захрапит на весь дом. Впустила Лавилье и вручила ему орудие убийства. А вот тут вышла промашка… Надо было бы дать обычный хозяйский нож, палачу без разницы, чем убивать. Но пожадничала: потом ведь придётся выкинуть, ни хлеб, ни мясо таким резать уже не станешь. И достала кинжал покойного мужа. А тому клинок достался от отца, служившего в егерском полку императора. Приметный такой кинжал, с клеймом в виде наполеоновского орла.
И всё бы ничего, но, на беду, разбираться с убийством начал жандарм Пифо. А он ещё мальчишкой прибегал в кузницу к покойному мсье Прежану и с детства заприметил необычный кинжал. Теперь вот вспомнил и, заявившись к вдове, спросил напрямик, где, мол, егерский клинок? Не он ли торчал в груди убитого живописца?
Ответить было нечего. Поэтому, когда Пифо на миг отвернулся, вдова размозжила ему голову чугунной сковородкой. Спрятала труп в подполе, кухню от крови отмыла. А ночью разрубила тело на куски и, уложив в мешок вместе с формой и увесистым камнем, сбросила с обрыва в реку.
Жалела ли старуха жандарма, которого знала ещё ребёнком? В общем, нет. Он её разоблачил, и, значит, оставалось одно из двух: либо ей на каторгу, либо ему в могилу. Она вообще никогда никого не жалела уж такой характер. Даром, что ли, ещё покойный муж её побаивался…
И уж менее всего она жалела русского художника, жить которому остались считаные минуты. Так-то, само собой, мужик видный — статный, синеглазый, усы вразлёт. Лет двадцать назад, может, и пригорюнилась… Но мужчины вдову уже давно не интересовали.
