В общем, хоть так, хоть этак, впору брать Белозёрова под охрану. Понятно, что два полицейских во главе с сержантом — войско не бог весть какое. Но всё-таки вряд ли кто-нибудь рискнёт сунуться к человеку, коего охраняет жандармерия. А завтра художник со товарищи отбудет в Орлеан, и в Ла-Рош вернётся прежняя спокойная жизнь.
Вот и славно. Ему, Мартену, ничего больше и не надо. Не те уже годы, чтобы искать приключения на свою… в общем, искать приключения.
Или он всё-таки паникует зря? Шалят нервы-то. Всего и дел — пережить одну-единственную ночь…
Когда Жанна закончила, в комнате с минуту было тихо, как в склепе. Наконец Фалалеев, схватившись за лоб, прервал молчание.
— Но это же бред! пролепетал прыгающими губами. Достал из кармана платок. Вытер мгновенно вы ступивший пот.
— Сначала я решил точно так же, бесстрастно заметил Долгов. — Однако с какой стати мадемуазель Биньо решила нас обмануть? Или, паче того, шутки шутить? Не вижу резона. Такое и не придумаешь-то… И уж точно, что она в полном здравии и, следовательно, никакого бреда нет.
Фалалеев топнул ногой.
— Вы сами-то понимаете, мадемуазель, что нам сказали? — спросил, глядя на горбунью почти с ненавистью.
— Понимаю, конечно, очень хорошо понимаю, — ответила Жанна, и была в её голосе смертельная усталость. Мельком посмотрев на Белозёрова, опустила глаза. Чуть улыбнулась. — Это и есть то, о чём я вас предупреждала, мсье. Та самая опасность. Всё сходится, разве нет? А вы не хотели верить…
— Но почему же вы по-прежнему… — вырвалось у него. Запнулся.
В сущности, она пришла, чтобы спасти их. Его. И это после событий сегодняшней ночи, когда он отказал ей в том, в чём женщине отказывать нельзя? Как же ей трудно сейчас… даже не смотрит на него, И всё-таки спасает.
Жанна прекрасно поняла смысл незаконченной реплики.
— Теперь это уже не важно, — сказала негромко. — Лучше подумайте, что со всем этим делать.
К вечеру погода испортилась. Ветер гнул деревья, а с неба, обложенного тучами, всё чаще срывались тяжёлые капли дождя, гулко падая на крышу гостиницы.
— Ночью ливень будет, — авторитетно заявила мадам Арно, меняя во время ужина тарелки. — У нас в начале мая всегда уж так — то ливни, то грозы.
— Нам это всё равно, — равнодушно сказал Марешаль, махнув рукой. — Завтра утром нас тут уже не будет.
Действительно, часом раньше из Орлеана за ними прибыл экипаж, тот самый, на котором сюда и приехали: большой, удобный. "Это вам не шарабан дядюшки Бернара", — хохотнул француз, сообщая Сергею о приезде министерской кареты.
Мсье Лавилье за ужином был мрачен, молчалив и, на удивление, почти не пил. Зато его супруга-прелестница щебетала за двоих.
— Передайте соль, мсье Белозёров. Благодарю вас… Как жаль, что вас вынуждают уехать. Вы, наверное, так и не успели закончить наброски замка?
— Что поделать, мадам, не сложилось, — сухо сказал Сергей, разрезая мясо. — Вернусь в Париж, займусь Эйфелевой башней. Тоже интересная тема.
— А я очень люблю рисовать Сакре-Кёр [35] на Монмартре. Невероятно живописен, хотя ещё и не достроен.
— Рисуйте, мадам, рисуйте побольше. Труд сделал из человека художника…
— А ты, Семён, похоже, засыпаешь, обронил Долгов, глядя на Фалалеева, деликатно зевающего в кулак.
— На себя посмотри, — огрызнулся тот. — У самого глаза слипаются, видно же…
Марешаль засмеялся.
— Ну, если устали, так и ложитесь пораньше, — посоветовал он. — Завтра, кстати, надо бы с выездом не тянуть. Что, если тронемся в восемь часов, Серж?
— Годится, — сказал тот, поднимаясь. — Я тоже на боковую. Притомился что-то, в сон тянет.
— Это всё от нервов, — мрачно произнёс мсье Лавилье.
— Завтра мы вас проводим, — взволнованно пообещала мадам.
Тонкое лезвие ножа проникло в еле заметную щель между дверью и косяком. Приподняло крючок. Дверь бесшумно открылась.
В комнату вошли несколько человек. Было темно и тихо, лишь время от времени за окном мелькали всполохи молний, да по стеклу барабанил дождь.
Отделившись от остальных, к постели на цыпочках подошли трое. Удостоверились, что лежащий под одеялом человек спит и даже слегка похрапывает.
— Начали, — еле слышно скомандовал один из них.
Он аккуратно, лёгкими осторожными движениями снял со спящего одеяло. Двое других молниеносно связали человеку запястья и лодыжки припасёнными верёвками.
— Даже не проснулся, — пробормотал первый.
— Мои травки своё дело знают, — усмехнулась женщина, стоявшая позади. — Ещё и будить придётся…
— Разбудим, дело нехитрое. Зажгите свечи.
Выждав, пока в комнате станет светло, он склонился над спящим и начал хлопать по щекам.
— Просыпайтесь, Серж, есть интересный разговор.
Открыв глаза, Белозёров непонимающе уставился на человека. Заворочался и попытался сесть в постели. Обнаружил, что связан по рукам и ногам. Оглядевшись, потряс головой.
— Что вы здесь делаете, Гастон? — спросил хрипло. — А остальные? Как вы здесь очутились?
Марешаль взял стул и сел у изголовья.
— Вы лежите, лежите, — сказал, растягивая губы в улыбке. — Беспокоиться вам больше не о чем.
— Что всё это значит, чёрт вас возьми? — рявкнул Сергей, пытаясь освободиться от верёвок.
Француз наклонился к нему. Улыбка мгновенно исчезла с лица, будто стёртая.
— Это значит, — отчеканил он, — что вам выпала честь… невольная, впрочем… принимать у себя адептов [36] ордена "Орлы Наполеона".
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
У постели Сергея столпились шестеро: Марешаль, супруги Лавилье, мадам и мсье Арно, вдова Прежан. Неожиданный состав.
Знакомые люди выглядели по новому, словно сбросили привычные маски с истинных лиц спокойных и суровых. Куда-то исчезло выражение прелестного легкомыслия, так украшавшее личико мадам Лавилье. Утратила обычную вульгарность физиономия разбитного кабатчика мсье Арно. А в жёстком прищуре Марешаля появилась надменность, весёлому французу несвойственная.
Очевидно, что старшим здесь был он. К нему и обратился Белозёров, ошеломлённый внезапным пробуждением:
— Какой орден? Какие адепты? Спятили вы, что ли? Немедленно развяжите меня! — потребовал гневно. — Что здесь вообще происходит? Не заставляйте меня заорать на всю деревню!
— Орите на здоровье, — сказал Марешаль. — В гостинице кроме нас никого нет.
— А Долгов с Фалалеевым?
— А, эти… Спят мёртвым сном. Мы и вас-то еле добудились. У мадам Прежан чудесные снадобья. Вы все их сегодня за ужином отведали, хотя и нечувствительно…
— Рада служить нашему делу, — с достоинством откликнулась старая жаба.
— Благодарю, мадам. В рапорте старшим адептам непременно отмечу ваш вклад в операцию… А вы, Серж, не переживайте, — сейчас всё узнаете. Имеете полное право. Мы специально пришли пораньше, чтобы объясниться.
— В каком смысле "пораньше"?
— В прямом, мой друг, в прямом. — Марешаль достал из жилетного кармана часы и показал Сергею. — Видите, сейчас четверть двенадцатого ночи. У нас с вами примерно пятьдесят минут. Как только после полуночи наступит пятое мая, операция будет завершена. А пока можем общаться.
— Какая операция? Какого чёрта?
— Экий вы нетерпеливый… Мсье Арно, посадите мсье Белозёрова в постели. Ему неудобно общаться лёжа. Поухаживайте за жильцом.
Ухмыльнувшись, Арно легко приподнял Сергея (ну и ручищи были у трактирщика), усадил и подоткнул под спину подушку. Марешаль подсел ближе к изголовью и жестом предложил другим рассаживаться. Полюбовался на всполох молнии за окном. Повернулся к Сергею.
— Давайте по порядку, — сказал, закуривая папиросу. — Очевидно, вы хотели бы знать, что такое орден "Орлы Наполеона".
— Да уж ясно, что мерзость какая-то. Говорили мне, что во Франции по сей день полно рехнувшихся бонапартистов, а я верить не хотел, — процедил Сергей.
