– Щелкни-ка еще раз, царевна, – улыбнулся Харальд. – Уж очень приятный звук. Ну, давай!
Но Мария фыркнула и в раздражении отвернулась. Кликнув Эвфемию, она удалилась в кормовой трюм, бывший ее обиталищем на «Жеребце».
Харальд же повернулся к Халльдору и Ульву и устремил на них непроницаемо-холодный взгляд. Потом сказал ледяным тоном:
– Если еще раз услышу от вас подобные речи, приготовьтесь добираться до места вплавь, ибо я своими руками выброшу вас за борт. Это так же верно, как то, что Тор делал молоты.
Он повернулся к ним спиной и пошел налить пива гребцам, которые совершенно выбились из сил, ведя корабль против сильного встречного ветра.
Убедившись, что Харальд уже не может их услышать, Ульв сказал:
– А девица-то права, Халльдор. Может, она и царевна, и чешет шерсть, но она права. Мы идем навстречу своей гибели. Отправимся в Византию, угодим прямо в сети.
Халльдор как раз доставал занозу у себя из пальца. Не поднимая головы, он рассеянно промолвил:
– Да, для ромейки эта Мария весьма рассудительна. В былые времена знавал я одну деву-сарацинку, дочь эмира из Джебел Тарика, так вот она рассуждала примерно так же, как Мария, да и лицом была на нее похожа. Эти чужеземки все на одно лицо. Переодень ее и не угадаешь, кто она, пока не заговорит, конечно.
Ульв изо всех сил ударил кулаком по планширу, так что даже зазвенели висевшие за бортом драккара щиты.
– Я не о девицах говорю, дурень ты исландский, а о жизни и смерти.
– Правда? И что же ты решил, брат? – поинтересовался Халльдор. – Всегда интересно узнать мнение умного человека.
С минуту Ульв остолбенело взирал на него, не в силах вымолвить ни слова, потом сделал глубокий вдох и процедил сквозь стиснутые зубы:
– Если мы пойдем в Византию, нас всех перебьют. Раз, и нет нас.
При слове «раз» он щелкнул пальцами. Звук при этом получился примерно такой же, как у Марии, только много громче, резче и холодней.
За время плавания от Геллеспонта до Золотого Рога Харальд сложил десять песен. Это были не самые лучшие из его песен, но одна из них была удачнее других. Вот она:
Мы, други, летали по бурным морям,
От родины милой летали далеко!
На суше, на море мы бились жестоко;
И море и суша покорствуют нам!
О други, как сердце у смелых кипело,
Когда мы, сдвинув стеной корабли,
Как птицы неслися станицей веселой
Вкруг пажитей тучных Сиканской земли!
А дева русская Гарольда[24] презирает!
О други, я младость не праздно провел!
С сынами Дронтгейма[25] вы помните встречу?
Как вихорь пред вами я мчался навстречу
Под камни и тучи свистящие стрел.
Напрасно сдвигались народы; мечами
Напрасно стучали о наши щиты;
Как бледные класы под ливнем, упали
И всадник, и пеший, владыка и ты!
А дева русская Гарольда презирает!
Нас было лишь трое на легком челне;
А море вздымалось, я помню, горами;
Ночь черная в полдень нависла с громами[26],
И Гела зияла в соленой водеволне.
Но волны, напрасно, яряся, хлестали;
Я черпал их шлемом, работал веслом;
С Гарольдом, о други, вы страха не знали
И в мирную пристань влетели с челном!
А дева русская Гарольда презирает!
Вы, други, видали меня на коне?
Вы зрели, как рушил секирой твердыни,
Летая на бурном питомце с пустыни
Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне?
Железом я ноги мои окрыляя,
И лань упреждая по звонкому льду;
Я, хладную влагу рукой рассекая,
Как лебедь отважный по морю иду…
А дева русская Гарольда презирает!
Я в мирных родился полночи снегах;
Но рано отбросил доспехи литые —
Лук грозный и лыжи – и в шумные битвы
Вас, други, с собой умчал на судах.
Не тщетно за славой летали далеко
От милой отчизны по диким морям;
Не тщетно мы бились мечами жестоко;
И море и суша покорствуют нам!
А дева русская Гарольда презирает![27]
Услыхав ее, Мария сказала:
– Если вернешься в Византию, свободным тебе уже не бывать. Что же до оков, то они будут, причем самые настоящие, железные.
Хельге, сидевший подле мачты, стругая палку, рассмеялся:
– Это совсем не то, что стишки придворных поэтов, к которым ты привыкла. У норманнов песни простые, да и поют их лишь для того, чтобы задать ритм гребцам. Никаких красот и мудрых мыслей в наших песнях ты не найдешь. Это песни для воинов.
– Тем более обидно, – заметила Мария. – Харальду следовало бы сложить такую песню, чтобы у воинов возникло непреодолимое желание вернуться домой, чтобы они и помыслить не могли о том, чтобы зайти в какую-либо гавань до того, как войдут в устье Днепра, и, оказавшись в безопасности, направят свои корабли прямиком к Киеву.
Наблюдавший за работой Хельге Халльдор сказал:
– В безопасности? В безопасности? Найдется ли воин, который не лишится сна и аппетита, зная, что оказался в безопасности прежде, чем исполнил свой воинский долг?
– Всего лишь несколько дней назад ты советовал Харальду пройти мимо Константинополя и отправиться прямиком в Черное море, – напомнила ему Мария. – Теперь же ты запел совсем по-иному.
– Вот именно, – мрачно согласился Халльдор. – Так всегда и бывает. Ветер не может дуть в одном направлении три дня кряду.
– Когда же вы, северяне, научитесь быть благоразумными? – воскликнула Мария, в раздражении сжимая кулаки.
– Никогда, – ответил Ульв, – на то мы и северяне.
Оставив попытки переспорить викингов, Мария удалилась вместе с Эвфемией к себе помолиться за их спасение. Ее убеждение в том, что все северяне – это дети неразумные, после этого случая только окрепло.
Харальдовы корабли вошли в бухту Золотой Рог через месяц после отплытия из Палестины. После долгого плавания Константинополь со своими великолепными белокаменными дворцами и башнями показался варягам особенно величественным.
– Моя тетка Зоя тоже царственна на вид, – заметила Мария, – но за великолепной внешностью кроется сердце столь же жестокое, как у египетского крокодила.
– Недолго ей осталось творить свои черные дела, – рассмеялся Харальд. – Когда мы вломимся во дворец, она будет пресмыкаться перед нами, совсем как малые мира сего. Вот увидишь, она будет со слезами молить нас о пощаде. Великие императрицы сделаны из того же теста, что простые смертные. При виде обнаженного меча все ведут себя одинаково.
Ульв, давно уже не сводивший глаз с берега, сказал:
– Похоже, пол-Константинополя пришло встретить нас. Я никогда прежде не видел такого скопления народа. Должно быть, наши подвиги снискали нам всеобщее восхищение.
