с ней управляться, есть шанс переброситься словами.
Гость не стал удивляться, он и так знал, что за бедным принцем следят. Спутники вошли в длинный каменный сарай под черепичной крышей. Его стены были выкрашены в белый цвет. Пол аккуратно засыпан опилками. Но конский дух все равно стоял такой, что, на взгляд Франца, стекла должны были выскочить из рам.
Здесь, в одном из стойл, герцог не сразу нашел свою кобылу Фрау Шаль, прогнал уже было начавшего ее чистить конюха и взглядом указал Валевскому на скребок.
Оказалось, что граф Колонна не так уж изнежен, не чурается грязной работы или даже не считает ее грязной. «Сармат», – решил Франц.
– Что именно вы хотели сказать о «надеждах Франции»? – вслух спросил он. – Думаю, немногие помнят моего отца.
– Ошибаетесь. – Валевский лихо орудовал щеткой с коротким ворсом. Фрау Шаль тихо ржала от удовольствия: массаж и почесывание одновременно: блаженство! – Дома вас ждут. Вашего отца вспоминают все. Одни – со страхом. Другие – с благоговением. Последних больше. Народ хочет видеть его кровь на престоле. И не выносит Бурбонов. Разве у нас теперь король? В седле не удержится!
Принц вспомнил рассказы Гастона. Когда союзники вступили в Париж, три монарха ходили по госпиталям, навещая раненых французских солдат и желая доказать им, что армии, взявшие столицу, не враги. А, напротив, враг своей страны – Бонапарт, за которого те сражались. Хорошо, что он отрекся!
Один старый ветеран без руки с поклоном сказал троице: «Плохо вы поступили, ваши величества, дав нам вместо нашего маленького капрала Наполеона толстого короля Луи. Он же на лошадь влезть не может! Зачем вы нас оскорбили? Мы этого не забудем».
– Так Бурбонов не любят? – уточнил Франц.
– Все. И роялисты. И бонапартисты. Одним нужна сильная власть. Другим власть с законами империи, с кодексом вашего отца. Ключевое слово власть. И оно замыкает выбор на вас. Потому что вы одной ногой Бонапарт, а другой принц старой династии. Скоро во Франции будет жарко. Только потерпите.
Потерпеть? Франц задумался.
– То есть вы советуете мне не надевать польскую корону в надежде на большее?
– Польскую корону? – Похоже, это было полной новостью для Валевского. – Почему нет? Вы будете далеко не первым польским королем, который переедет из Варшавы в Париж. Вспомните, Генрих Валуа. Говорят, он даже прихватил казну.
Принц насупился.
– Я не собираюсь грабить своих подданных. Даже поляков.
Валевский засмеялся.
– Это потому, что вы их еще не знаете. Я здесь, чтобы сказать вам: приуготовляйтесь [76].
Франц ответил старинным масонским отзывом:
– Всегда приуготовлен, – и засмеялся.
– Меня послали друзья из Брюсселя, где много сторонников вашего отца. Если начнется новый мятеж в Париже, Бельгия немедленно отложится и попросит вас в короли. Уже оттуда вам будет легко предположить свою кандидатуру на французский трон. Многие валлоны тянут свою страну к Франции и хотели бы объединиться на правах швейцарских кантонов.
Франц потер лоб. От множества мыслей сразу у него начинался нервный кашель. Еще вчера он был никому не нужен, а сегодня ему чуть не на блюде предлагали аж три короны! Однако не на выбор, это герцог понимал. Сначала следовало получить польскую, а начнись что, бежать в Бельгию и короноваться там в ожидании развития парижских событий. Это была шахматная партия или игра в бильярд, когда бьешь по дальнему, вроде бы бесперспективному шару, а тот, в свою очередь, толкает другой, помогая третьему закатиться в лузу.
– Вы давно покинули Польшу? – спросил принц.
Валевский ласково похлопал Фрау Шаль по влажному боку.
– Я учился в Женеве. В двадцать четвертом приехал в Варшаву. Великий князь Константин предложил мне стать его адъютантом. Мне, сыну Бонапарта! Носить русскую форму! Я отказался. За мной стали следить. Пришлось перебраться в Париж. Там я встретил истинных друзей нашей династии.
Франц отметил, как по-хозяйски граф Колонна приписал себя – незаконного отпрыска – к династии Бонапартов. Это задело и покоробило юношу. Все-таки венское воспитание давало о себе знать. Но если он хочет достичь цели, придется брататься с очень сомнительными личностями, и показывать им своего презрения нельзя.
– Как скоро вы начнете? – осведомился принц.
Валевский улыбнулся.
– Мы уже начали. Правда, пока не в Париже. Многие приверженцы Наполеона были шокированы тем, что императрица Мария-Луиза, ваша мать, вторично вышла замуж. Этот брак считали позором. Бесчестьем. Вы знаете, как ваша мать была удручена смертью генерала Нейперга [77] в позапрошлом месяце. Полгода назад он был отравлен на пути в Парму. Так задетые люди отомстили ему за похищение супруги их господина.
Франц побледнел.
– Так это… – Он не мог бы сказать, что опечален смертью второго мужа матери. Но полагал, что событию способствовали естественные причины: водянка, сердечный приступ.
Валевский вдруг взял собеседника за руку и, понизив голос, значительно произнес:
– Это очень серьезные люди. Они послали меня получить ваше согласие. Далее вам остается только ждать и, – граф Колонна усмехнулся, – в надежде на большее предпринимать любые шаги, чтобы получить хоть что-то. Польшу я имею в виду.
Франц оставил своего нового знакомого в конюшне, а сам побрел на улицу, где неожиданно столкнулся с Гастоном, прибежавшим из дворца.
– Вот новости, мой принц! – воскликнул тот. – Ваша матушка пребывает из Пармы! К чему бы это?
«Весь мир стронулся с места, – подумал Франц. – Интересно, что она мне теперь скажет?»
Тем временем Валевский благополучно покинул Фрау Шаль и, без труда избавившись от хвоста из двух одетых в штатское господ, явился на свою квартиру. Тут он написал шифрованное донесение, но не в Брюссель, а в Лондон, лорду Абердину, содержавшее всего два слова: «Он согласен».
Кажется, теперь можно было играть.
* * *
Варшава
Дарья Христофоровна расчесывала темные кудри перед зеркалом, с досадой замечая то одну, то другую седую нить. Она уже вторую неделю не чернила их английской краской на основе сажи и яиц, обращенных в порошок. Дорогой и не такое случается, но теперь следовало привести себя в порядок. Маски для лица, теплые ванны с лавандой для рук. Если бы все это могло вернуть ее здоровье!
– Я вступаю в тот возраст, когда умерла наша мать, – сказала княгиня Ливен брату при последней встрече. – Только в Ницце прекрасный климат помог мне поправиться. Я с ужасом думаю о возвращении в снега Петербурга. Даже лондонский туман мягче.
– Мне кажется, ты вряд ли вернешься, – с усмешкой отозвался Александр Христофорович. – Долли, что именно ты хочешь мне сказать?
Это была самая умная из его сестер. Самая любимая, именно потому, что умная. С детства. С кем было еще разговаривать, потом переписываться, если не с тем, кто вообще понимает, о чем идет речь? Они всегда держались друг друга, даже оказавшись на расстоянии: она с посольством мужа то в Берлине, то в Лондоне, а он то воюя, то кочуя, то командуя штабом гвардии, то III отделением.
Письма, письма, письма… На вкус брата, Долли чересчур долго прожила в Европе, была слишком накоротке и с Георгом IV, и со сменявшими друг друга премьерами. Даже с ангелом Александром I она разговаривала вольно, не просто отвечая на вопросы, заданные императором, а беседовала, спрашивала сама, улыбалась, шутила, словно бы и не замечала,
