Эдвард поднял меня на ноги и обнял.
— Спасибо, — прошептал он. Это было в среду, день Одина, в октябре, десятом месяце года 899.
Следующий день принадлежал Тору. Дождь безостановочно лил из огромных туч, пролетающих через Винтанкестер.
— Сами небеса рыдают, — сказал мне Беокка. Он и сам плакал. — Король попросил совершить последние обряды, и я это сделал, но мои руки тряслись.
Оказалось, что последние обряды над Алфредом были совершены с интервалами несколько раз в день, чтобы конец его был спокойным, священники и епископы соперничали друг с другом за честь совершить над королем обряд помазания и вложить кусок сухого хлеба между его губ.
— Епископ Ассер был готов совершить последнее причастие, — сказал Беокка, — но Альфред попросил об этом меня.
— Он любит тебя, — отозвался я, — и ты хорошо ему послужил.
— Я служил Господу и королю, — сказал Беокка, а потом я провел его к месту около очага в большом зале «Двух журавлей». — Он поел немного творога сегодня утром, — убедительно сказал Беокка, — но не очень много. Две ложки.
— Он не хочет есть, — сказал я.
— Он должен, — заявил Беокка. Бедняга Беокка. Он был священником моего отца и его служащим, а также моим учителем в детстве, хотя и покинул Беббанбург, когда мой дядя захватил власть.
Он был низкого происхождения и немощным с рождения, с трогательным косоглазием и уродливым носом, параличом левой руки и косолапостью. Мой дед заметил сметливость мальчика и отправил его учиться к монахам в Линдисфарену, Беокка стал священником и затем, после предательства моего дяди, изгнанником.
Его ум и набожность привлекли Альфреда, которому с тех пор служил Беокка. Сейчас он был стар, почти столь же стар, как и король, и его всклокоченные рыжие волосы стали седыми, спина согнулась, но у него все еще был острый ум и сильная воля.
У него также была датская жена, настоящая красавица, сестра моего дорогого друга Рагнара.
— Как поживает Тайра? — спросил я его.
— Хорошо, хвала Господу, и мальчики тоже! Господь нас благословил!
— Ты будешь благословлен и мертв, если продолжишь настаивать на том, чтобы выйти на улицу в такой дождь, — сказал я. — Нет такого дурака, как старый дурак.
Он хихикнул в ответ, потом слабо запротестовал, когда я настоял на том, чтобы забрать его промокший плащ и накинуть ему на плечи сухой.
— Король просил навестить тебя.
— В таком случае королю следовало попросить меня навестить тебя, — сказал я.
— Такая мокротень! — отозвался Беокка. — Я ни разу не видел такого дождя с того года, когда умер архиепископ Этельред. Король не знает, что идет дождь. Бедняга. Он борется с болью. Это не продлится долго.
— И он прислал тебя, — напомнил я.
— Он попросил тебя об услуге, — сказал Беокка с ноткой былой суровости.
— Продолжай.
— Фагранфорда — отличное владение, — сказал Беокка, — король был щедр.
— И я был щедр к нему.
Беокка махнул своей искореженной левой рукой, как будто отвергая это мое замечание.
— Сейчас в этих владениях находятся четыре церкви и монастырь, — продолжал он решительно, — и король просит твоих гарантий, что ты будешь их поддерживать в должном состоянии, как того требуют их хартии и твой долг.
В ответ я улыбнулся.
— А если я откажусь?
— Пожалуйста, Утред, — устало промолвил он. — Я всю жизнь с тобой боролся!
— Я велю управляющему сделать все необходимое, — уверил его я.
Он посмотрел на меня своим здоровым глазом, как будто оценивая мою искренность, и, как показалось, был удовлетворен увиденным.
— Король будет благодарен.
— Я думал, что он попросит меня покинуть Этельфлед, — сказал я дерзко. Было всего несколько людей, с которыми я мог разговаривать об Этельфлед, но Беокка, который знал меня еще подростком, был одним из них.
Он пожал плечами.
— Прелюбодеяние — тяжкий грех, — сказал он, однако без особой страсти.
— А также преступление, — ответил я весело. — Ты сказал об этом Эдварду?
Он вздрогнул.
— Это была юношеская глупость, и Бог наказал девушку. Она умерла.
— Твой бог так добр, — заметил я язвительно, — но почему он не решил заодно убить ее королевских бастардов?
— Их забрали, — ответил он.
— Вместе с Этельфлед.
Он кивнул.
— Они не дают ей с тобой увидеться, ты знаешь это?
— Я знаю.
— Ее заперли в Святом Хедде, — сказал он.
— Я нашел ключ.
— Господь хранит нас от порока, — сказа Беокка, перекрестившись.
— Этельфлед любят в Мерсии, — отозвался я, — а ее мужа — нет.
— Об этом известно, — сказал он отстраненно.
— Когда Эдвард станет королем, он посмотрит в сторону Мерсии.
— Посмотрит в сторону Мерсии?
— Датчане придут, отец, — сказал я, — и начнут они с Мерсии. Ты хочешь, чтобы лорды Мерсии сражались за Уэссекс? Ты хочешь, чтобы народ Мерсии сражался за Уэссекс? Единственный человек, который может их на это вдохновить, это Этельфлед.
— Ты можешь это сделать, — сказал он преданно.
Я придал этому заявлению ровно то значение, которое оно заслуживало.
— Мы с тобой из Нортумбрии, отец. Они считают нас варварами, которые едят своих детей на завтрак. Но они любят Этельфлед.
— Я знаю.
— Так что позволь ей быть грешницей, отец, если это обезопасит Уэссекс.
— И я должен сказать это королю?
Я засмеялся.
— Ты должен сказать это Эдварду. И скажи ему еще вот что. Скажи ему, что нужно убить Этельволда. Никакой жалости, никаких семейных чувств, никакого христианского прощения. Просто прикажи мне, и он мертв.
Беокка покачал головой.
— Этельволд — глупец, — точно определил он, — и большую часть времени он еще и пьян. Он заигрывает с датчанами, мы не можем этого отрицать, но он признался королю во всех грехах и был прощен.
— Прощен?
— Вчера вечером, — сказал Беокка, — он проливал слезы у королевского ложа и поклялся в преданности его наследнику.
Я рассмеялся. На мое предупреждение Альфред ответил тем, что вызвал Этельволда и поверил лжи этого глупца.
— Этельволд попытается захватить трон, — произнес я.
— Он поклялся этого не делать, — убедительно сказал Беокка, — поклялся на пере Ноя и на перчатке святого Седда.
Это перо, как считали, принадлежало голубю, которого Ной выпустил с ковчега в те дни, когда шел такой же сильный дождь, как и тот ливень, что барабанил сейчас по крыше «Двух журавлей».
Перо и перчатка святого были самыми ценными реликвиями Альфреда, и он, без сомнения, поверил бы любой клятве, произнесенной в их присутствии.
