Это перо, как считали, принадлежало голубю, которого Ной выпустил с ковчега в те дни, когда шел такой же сильный дождь, как и тот ливень, что барабанил сейчас по крыше «Двух журавлей».
Перо и перчатка святого были самыми ценными реликвиями Альфреда, и он, без сомнения, поверил бы любой клятве, произнесенной в их присутствии.
— Не верь ему, — сказал я, — убей его, иначе он причинит неприятности.
— Он дал клятву, — возразил Беокка, — и король поверил ему.
— Этельволд — предательская душонка, — сказал я.
— Он просто глупец, — ответил Беокка с пренебрежением.
— Но глупец с амбициями, который имеет законные основания претендовать на престол, и эти притязания будут использованы.
— Он уступил, признался во всем, он раскаивается и был прощен.
Какие же мы все глупцы. Я видел, как совершаются одни и те же ошибки, раз за разом, поколение за поколением, мы все еще верим в то, во что хотим верить. Во влажной тьме той ночи я повторил слова Беокки.
— Он уступил, он признался во всем, он раскаивается и был прощен.
— И ему поверили? — холодно спросила Этельфлед.
— Христиане — глупцы, — ответил я, — они готовы поверить во что угодно.
Она стукнула меня по ребрам, и я хихикнул. Дождь стучал по крыше Святого Хедды. Конечно, мне не следовало здесь находиться, но настоятельница, дражайшая Хильда, делала вид, что ничего не знает.
Я находился не в той части монастыря, где в уединении жили сестры, а в одном из строений во внешнем дворе, куда допускались миряне.
Там были кухни, где готовилась еда для бедняков, больница, в которой могли умереть нуждающиеся, и эта комната на чердаке, служившая тюрьмой для Этельфлед. Ее нельзя было назвать некомфортабельной, хотя она и была небольшой.
Ей прислуживали служанки, но этой ночью им было велено отправиться спать вниз, в подсобку.
— Мне сказали, что ты ведешь переговоры с датчанами, — сказала Этельфлед.
— Так и было. Я использовал Вздох Змея.
— Ты ведешь переговоры и с Сигунн?
— Да, — сказал я, — и она в полном здравии.
— Лишь Богу известно, почему я тебя люблю.
— Богу известно все.
Она ничего на это не ответила, просто заворочалась рядом и натянула покрывало до головы и плеч. Ее волосы отливали золотом на моем лице.
Она была старшим ребенком Альфреда, и я наблюдал, как она росла и превратилась в женщину, наблюдал радость на ее лице, которая сменилась горечью, когда ее отдали замуж за моего кузена, и я видел, как радость снова вернулась.
В ее голубых глазах мелькали коричневые крапинки, нос был маленьким и вздернутым. Это было лицо, которое я любил, но сейчас на этом лице были видны следы беспокойства.
— Ты должен поговорить со своим сыном, — сказала она, ее голос приглушенно раздавался из-под покрывала.
— Набожные речи Утреда ничего для меня не значат, — заметил я, — так что я скорее поговорю со своей дочерью.
— Она в безопасности в Сиппанхамме, как и другой твой сын.
— Почему Утред здесь? — спросил я.
— Этого захотел король.
— Они превращают его в священника, — зло сказал я.
— А меня они хотят превратить в монахиню, — сказала она так же зло. — У них это получится?
— Епископ Эркенвальд хотел, чтобы я приняла обет, я плюнула ему в лицо.
Я высвободил ее лицо из-под одеяла.
— Они и правда пытались?
— Епископ Эркенвальд и моя мать.
— Что произошло?
— Они пришли сюда, — сказала она сухо, — и настаивали на том, чтобы я пошла в часовню, и епископ Эркенвальд произнес кучу злобных слов на латыни, а потом протянул мне книгу и велел положить на нее руку и пообещать хранить клятву, которую он только что произнес.
— И ты это сделала?
— Я сказала тебе, что сделала. Я плюнула ему в лицо.
Некоторое время я лежал молча.
— Должно быть, его убедил Этельред, — сказал я.
— Что ж, я уверена, он хотел бы отослать меня подальше, но моя мать сказала, это была воля отца, чтобы я дала обет.
— Сомневаюсь.
— Тогда они вернулись во дворец и объявили, что я приняла обет.
— И поставили стражу на ворота, — добавил я.
— Я думаю, это для того, чтобы ты не зашел, но ты говоришь, что стража ушла?
— Они ушли.
— Так я могу выйти?
— Вчера ты уже выходила.
— Люди Стеапы сопроводили меня во дворец, а потом привели назад.
— Сейчас стражи нет.
Она нахмурилась в раздумьях.
— Мне следовало родиться мужчиной.
— Я рад, что ты им не родилась.
— И я была бы королем, — сказала она.
— Эдвард будет хорошим королем.
— Будет, — согласилась она, — но он может быть нерешительным. Из меня вышел бы лучший король.
— Да, — сказал я.
— Бедняга Эдвард, — отозвалась она.
— Бедняга? Он скоро станет королем.
— Он потерял любимую, — сказала она.
— Но дети живы.
— Дети живы, — согласилась она.
Я думаю, что больше всех я любил Гизелу. Я все еще оплакиваю ее. Но среди всех моих женщин Этельфлед всегда была ко мне ближе. Она думала так же, как я. Иногда я мог начать что-то говорить, а она заканчивала предложение.
Мы одновременно посмотрели друг на друга и прочитали наши мысли. Из всех моих друзей больше всех я любил Этельфлед.
В какое-то время в этой влажной тьме день Тора, четверг, превратился в день Фрейи, пятницу. Фрейя была женой Одина, богиней любви, и весь ее день не прекращался дождь.
После полудня поднялся ветер, сильный ветер, который срывал солому с крыш Винтанкестера и доводил дождь до исступления, и в эту самую ночь король Альфред, который правил Уэссексом двадцать восемь лет и был на своем пятидесятом году жизни, умер.
На следующее утро дождь прекратился, а ветер был слабым. В Винтанкестере было тихо, только свиньи копались в грязи улиц, петухи кукарекали, псы завывали и лаяли и раздавался глухой звук сапог часовых, шагающих по размокшим доскам на крепостном валу.
Казалось, что весь народ оцепенел. Колокол начать звонить ближе к полудню, лишь один колокол, удар за ударом, и звук уносился дальше в долину реки, звеня над покрытыми водой полями, а затем со всей силой возвращался обратно. Король умер, да здравствует король.
Этельфлед хотела помолиться в часовне монастыря, и я оставил ее в Святом Хедде и пошел по молчаливым улицам к дворцу, где оставил свой меч у ворот и увидел Стеапу, сидящего в одиночестве во дворе.
Его мрачное лицо с натянутой кожей, которое испугало так многих врагов Альфреда, было мокрым от слез. Я сел на скамью рядом с ним, но ничего не сказал. Мимо нас поспешила женщина с кипой сложенных простыней.
