Жрец Орос называет нашу проводницу Посланницей и Мечом, значит, она исполнительница чьей-то воли. Но чьей — не своей ли собственной? Уж не та ли она, кого мы ищем, — сама Айша! Почему же эта мысль отзывается во мне дрожью, ведь если она и впрямь Айша. значит, мы достигли наконец своей цели, наши поиски окончены. Не потому ли я трепещу, что в этом существе есть что-то устрашающее, что-то сверхчеловеческое? Если в эти пелены закутана Айша, то не та Айша, которую мы знали и боготворили, — совсем иная. Я хорошо помнил Ту-чье-слово-закон в се белых покрывалах и как еще задолго до того, как она открыла свое несравненное лицо, мы уже догадывались о ее красоте и величии, ибо никакие покрывала не могли притушить сияние ее жизненной энергии и воплощенной красоты.
Но это существо? Я не решался довести свою мысль до ее логического завершения. Конечно же, я ошибаюсь. Орос, несомненно, сказал правду — это полусверхъестественное существо, обладающее удивительными способностями; несомненно, и то, что она приходила посмотреть на нас, чтобы затем рассказать о своем посещении Той (или Тому), кто наделил ее подобными способностями.
Успокаивая себя этими размышлениями, я снова уснул: в конце концов утомление пересилило все мои сомнения и страхи. Утром, когда эти чувства утратили свою остроту, я решил, по разным соображениям, ничего не говорить Лео. И несколько дней придерживался этого решения.
Когда я проснулся, было уже совсем светло, у моей кровати стоял жрец Орос. Я сел и спросил, который час, он, улыбаясь, тихо ответил, что уже позднее утро, добавив, что он пришел вправить мою сломанную руку. Только тогда я понял, что он говорит так тихо, чтобы не разбудить Лео.
— Ему надо хорошенько отдохнуть, — сказал жрец, снимая с моей руки повязку. — Он перенес много страданий, и, — добавил он многозначительно, — возможно, ему придется перенести еще больше.
— Что ты имеешь в виду, друг Орос? — резко спросил я. — Ты же сказал, что на этой Горе мы в полной безопасности.
— Я сказал тебе, друг… — Он вопросительно посмотрел на меня.
— Меня зовут Холли.
— Я сказал, друг Холли, что ваши тела в безопасности. Но я ничего не говорил об остальном. Человек не только плоть и кровь. У него есть и ум и душа, — и они не защищены от ран.
— И кто же может их ранить? — спросил я.
— Друг, — ответил он серьезно, — ты и твой спутник — в заколдованной стране; будь вы случайно забредшими сюда скитальцами, вы были бы уже давно мертвы, но вы не случайные скитальцы, вы стремитесь сбросить покров с вековых тайн. Об этом здесь знают, и, возможно, вы достигните цели. Но то, что вы обнаружите, сбросив покров, может не только ввергнуть вас в отчаяние, но и поразить безумием. Скажи, вы не боитесь?
— Не очень сильно, — ответил я. — Мы с моим приемным сыном видели много необыкновенного и странного и, как видишь, остались живы. Мы видели величественное сияние Источника Жизни, были в гостях у Бессмертия, наблюдали, как Смерть все-таки восторжествовала над Бессмертием, хотя и пощадила нас, смертных. Пристало ли нам праздновать труса? Нет, мы должны шествовать навстречу своей судьбе.
Слушая меня, Орос не выказывал ни любопытства, ни изумления, как если бы я сообщал ему нечто уже известное.
— Хорошо. — Он улыбнулся и почтительно склонил бритую голову. — Через час вы отправитесь навстречу своей судьбе. Прости меня за предупреждение — мне было велено предостеречь вас; возможно, чтобы испытать вас. Нужно ли повторить это предупреждение господину?… — И он опять посмотрел на меня.
— Лео Винси, — подсказал я.
— Лео Винси, да, Лео Винси, — повторил он, как будто уже знал имя, но оно выскользнуло у него из памяти. — Но ты не ответил на мой вопрос. Следует ли мне повторить предупреждение?
— Я думаю, нет никакой необходимости; но ты можешь это сделать, когда он проснется.
— Я, как и ты, думаю, что это излишне, ибо — прости за сравнение — если уж волк не боится, — он посмотрел на меня, — то тигр, — тут он перевел взгляд на Лео, — и подавно не испугается… Смотри, опухоль спала, раны подживают. Сейчас я завяжу руку, и через несколько недель кость будет такой же крепкой, какой была перед тем, как ты встретился с Ханом Рассеном и его псами… Кстати, ты скоро его увидишь — его самого и его прелестную жену.
— Увижу его? На этой Горе мертвые воскресают?
— Нет, но некоторых приносят сюда для погребения. Это привилегия правителей Калуна; и по моим предположениям, Хания хочет также задать кое-какие вопросы Оракулу.
— Кто этот Оракул? — с любопытством спросил я.
— Оракул, — уклончиво ответил он, — это Голос. Так было всегда.
— Да, Атене мне говорила, но если есть Голос, должен быть и Говорящий или Говорящая. Не та ли это, кого ты называешь Матерью?
— Возможно, друг Холли.
— Эта Мать — дух?
— По этому поводу существует разномыслие. Так сообщили тебе на Равнине? Но и горные племена думают то же самое. И для подобного предположения есть свои основания, ведь все мы, живущие, — плоть и дух. Ты можешь составить собственное мнение — мы его обсудим… С твоей рукой все в порядке. Только береги ее; смотри, твой спутник просыпается.
Через час мы двинулись дальше, продолжая подъем. Меня вновь усадили на того же, но почищенного, накормленного и отдохнувшего коня, который принадлежал Хану; Лео же предложили сесть в паланкин. Но он отказался, заявив, что чувствует себя хорошо и не хочет, чтобы его несли, точно слабую женщину. Он пошел рядом с моим конем, опираясь на копье. Мы прошли мимо ямы, где накануне пылал костер, — она была полна белого пепла, в грудах которого находились останки колдуна и его ужасного кота; всю процессию по-прежнему возглавляла проводница в белых пеленах; едва завидев ее, все жители селения падали ниц и не вставали, пока она не проходила мимо.
Но одна молодая женщина, прорвав окружение жрецов, подбежала к Лео, бросилась перед ним на колени и поцеловала ему руку. Женщина была та самая, которую он спас: благородного вида, с пышной копной рыжих волос; рядом с ней был и ее муж, на его руках все еще багровели рубцы от веревок. Наша проводница — уж не знаю каким образом — заметила это происшествие. Она обернулась и сделала знак, который Орос хорошо понял.
Он подозвал женщину и строго спросил ее, как смеет она, недостойная, притрагиваться к чужеземцу губами. Она ответила, что поступила так, потому что ее сердце переполнено благодарностью. Орос сказал, что только поэтому ее и прощают; более того, в награду за перенесенные ими муки ее муж возводится в сан вождя племени — таково милостивое соизволение Матери. Он велел всему племени беспрекословно повиноваться новому вождю в соответствии с их обычаями; в случае же если он будет вести себя неподобающим образом, надлежит немедленно о том донести, и он понесет наказание. И Орос махнул рукой, приказав паре отойти, и пошел дальше, не слушая ни их изъявлений благодарности, ни радостных криков толпы.
