– Если бы я оказалась на месте этого крестьянина, я бы сказала, что буду торговать по той же цене, как и весь рынок, – я выдержала паузу, дав возможность грандам и дворянам осмыслить эту простую премудрость.
– Но почему крестьянин не может продавать свои яйца по своей цене? – не унимался командир разведчиков. Было заметно, как ему не хочется расставаться с деньгами.
– Да, почему? Кто его за это накажет? – спросил в свою очередь Альвару.
– Потому что если он станет продавать ниже, чем у остальных, у него быстро все раскупят, а другие останутся на бобах и побьют его. А если у него будет дороже, в проигрыше останется он сам. Не заработает денег и не отобьет платы за место.
Выслушав такое мое пояснение, офицеры признали крестьянина шпионом, отобрали его добро, а самого вздернули на дереве у дороги. Довольный выигрышем Альвару протянул мне десять реалов – мелочь, если разобраться, но приятно.
Нежно припекало солнышко, я затолкала деньги за пояс, размышляя над тем, что в скором времени придется искать замену сапогам. Мои-то совсем разносились и прохудились, а от Альвару помощи не дождешься. А значит, придется посылать кого-нибудь из слуг в ближайший город. Стоит ли покупать себе новую обувку или заплатить, чтобы наши ребята стянули сапоги с какого-нибудь мертвеца? Последнее выходило дешевле, хотя можно и не отдавать денег совсем, а поискать сапоги на поле брани самой, но я опасалась, что, занятая таким делом, смогу сделаться жертвой охочих до чужого добра солдат.
Проще было раскошелиться, поэтому я подозвала сидевшего на своей куртке и привычно бездельничавшего Доминика, дав ему денег и повелев раздобыть на них сапоги. Откуда парень должен притащить обувку, я не уточняла. Мол, если не дурак, сам сообразит как и приказание выполнить, и самому в накладе не остаться.
Доминик с охотой взял реал, после чего я протянула ему свою ногу, и он, стянув с нее старый сапог, принялся запоминать размер. От нечего делать я глядела в небо, рассматривая облака и думая бог знает о чем.
– Простите, госпожа Франка, я хотел спросить, – прервал мои размышления Доминик.
– Ты о цвете? – я надела сапог. – Не в цвете дело. Что мне, на прием к нашему принцу наряжаться, что ли? Главное, чтобы не жали.
– Размер я запомнил. Ваша ножка аккурат как пирожок с рыбой в лавке старика Маркелло на соборной площади в Лиссабоне. Я это точно запомнил. Самый большой пирожок. Две монеты. Но я не об этом. Не понимаю, почему мы повесили этого старика? Что за беда, что он собирался продать яйца по своей цене? Может, он в своей деревне продавал так? Может, и вам хотел предложить по этой же?
– Все, конечно, могло быть, – мне неприятно стало продолжать разговор. – Но только десять реалов, мой милый, на дороге не валяются. Что же касается того, что безродный мог предложить мне купить его товар, то к гадалке не нужно ходить, чтобы догадаться, что солдаты никогда и ни за что не платят.
– Но отобрать товар – это одно, а убивать совсем другое! – не отставал Доминик.
– Когда у крестьянина отбирают товар, он обижается, – я старалась избегать взгляда слуги, мне отчего-то сделалось стыдно. – А обиженный человек может побежать к нашим врагам и рассказать, где расположен наш лагерь, сколько в нем конных, а сколько пеших. Сколько шатров командиров. В общем, предосторожности ради старика все равно следовало повесить. Другое дело, если бы его остановили на дороге, где он не мог бы разглядеть наших позиций, а тут, в самом лагере… А раз он все одно должен был помереть, отчего бы мне и не назвать его шпионом да и не заработать на нем свои гроши? – я пожала плечами и, придерживая подол, забралась обратно в шатер спать.
Странное дело – эта молодежь совершенно не знает жизни и, главное дело, не хочет учиться, когда им все разжевываешь, словно хлебный мякиш младенцу. Уверена, что даже после того, как я растолковала Доминику, что к чему, он продолжал считать, что я послала крестьянина на смерть безвинно.
Вот кто на самом деле мог на меня обижаться, так это дон Манюэль, но до того моя игра все равно бы не дошла: с разведкой у нас было не очень.
Глава двадцатая. Король Педру Первый
Война длилась около двух лет и закончилась после того, как король Афонсу был вынужден явиться со своими командующими и министрами для переговоров в наш лагерь. После чего вплоть до кончины Афонсу Четвертого у нас в стране водворилось двоевластие.
Счастливый и гордый Альвару перечислял наизусть названия захваченных нами городов, права на которые теперь подтвердил сам король. Вместе с Педру он сидел за столом переговоров, в походном шатре, грезя наяву и видя себя уже в чине министра или главнокомандующего всех войск Португалии. Туда же вызвали и меня.
Мне пришлось бы покончить жизнь самоубийством, так как все мои платья были либо подраны, либо украдены мародерами, обобравшими как-то наш лагерь. Я не могла явиться пред столь изысканным собранием с красной рожей и с обрубленными черными ногтями.
Положение спас Альвару, который, узнав от перебежчиков о предстоящих переговорах, совершил героическую вылазку за стены Лиссабона и притащил для меня оттуда отрез багряницы на покрывало и синее платье, снятое с какой-то сеньоры. Кое-как вымыв в корыте волосы, я оделась и даже нацепила на себя некоторые краденые украшения, которые до того тщательно скрывала ото всех в широком поясе под юбкой.
Взглянув в металлический панцирь Альвару и узрев свое отражение, я пришла к выводу, что война, конечно, не красит женщину. За два года походной жизни, и главное – жизни с вечно охочим до драк Альвару, я лишилась трех зубов. Кожа моя обветрилась и покраснела, волосы спутались, точно черная пакля. Мои руки из красивых и нежных сделались большими и темными, как у работающей в поле крестьянки. Кроме того, сама я стала больше и мощнее. Альвару иногда шутил, что со мной теперь хорошо гулять по ночам, потому что при одном взгляде на меня любой головорез сначала несколько раз подумает, мысленно взвесив себя и меня, и затем, сообразив, что перевес явно не в его сторону, передумает и грабить. При этом мне исполнилось всего тридцать два года, я была грандессой и любовницей главнокомандующего. А, как известно, на войне любая уродина кажется красоткой и старуха молодкой.
Дожидаясь вызова в шатер, где проводились переговоры, я сидела на полковом барабане, лузгая семечки и потирая ноги, давно забывшие, что такое дамские туфли. Рядом со мной примостился мой теперь уже верный и постоянный слуга Доминик, которому я по ошибке спасла жизнь.
Долго скучать мне не дали. Едва только я нащупала между пальцами здоровенную мозоль, попытавшись расцарапать ее ногтями, как за мной явился юный паж. Злясь на него, а еще больше на себя, я надела трофейные туфли и вошла в шатер.
