слышал, чтобы он кричал?
— Ни разу.
— Но чтобы на лице его появилось такое выражение, он должен был понять, что на него нападают, он должен был чувствовать удары. Почему он даже не вскрикнул?
— Не знаю. Знаю лишь, что не слышал его криков.
— Ты видел раны?
— Совершенно отчетливо. Позже я помогал его раздевать, когда из некрополя пришли люди, чтобы забрать тело.
— Сколько раз его ударили кинжалом?
— Шесть или семь раз, мне кажется. Может, больше. Все в грудь, очень близко друг к другу.
— Как близко?
Он приставил одну ладонь к другой.
— Двумя руками можно было накрыть все раны.
— Но конечно, он должен был метаться. Испуганный человек, пробужденный от сна, охваченный ужасом. Ему наносят первую рану — он обязательно кричит. Он непременно метался, чтобы избежать следующего удара.
— Может быть, ему связали руки и заткнули рот.
— Сколько для этого нужно человек?
— В комнате был разгром. Может быть, там побывала целая шайка.
— Может быть. Я полагаю, там было много крови — и на ковре, и на стенах?
Филон наморщил лицо.
— Нет, пожалуй.
— Ну а его ночная туника — она должна была пропитаться кровью.
— Возле ран, да.
— А не…
— Филон! Я думал, ты проводил Гордиана до дверей, — в дальнем конце коридора появился Копоний. Руки его были скрещены на груди.
— Да, хозяин!
— Я кое-что забыл спросить у него, — сказал я. — Кое-какие детали…
— Прощай, Гордиан.
Я глубоко вздохнул.
— Прощай, Тит Копоний.
Белбон ждал меня за дверью дома, греясь в теплых солнечных лучах. Вместе мы молча пошли по улицам Палатина, вдыхая запахи готовящейся дневной трапезы, прислушиваясь к звукам, долетавшим с форума. Я шел, просто чтобы идти, без всякой определенной цели. Мне нужно было подумать.
Я начал узнавать о Дионе странные вещи, о которых раньше и не догадывался. Это меня встревожило. Я связывал воедино события его последних дней и часов. Кровавая сцена смерти казалась достаточно ясной; оставалось лишь выяснить, кто именно ворвался к нему в комнату той злополучной ночью. И все же я не мог избавиться от ощущения, что в этой картине что-то не так, совершенно не так.
Эта девушка для нас важна. Еще не знаю, каким образом, но твердо знаю, что важна.
— Какая девушка? — спросил Экон.
— Эта рабыня, Зотика. Та, которую Дион…
— Важна? — переспросил Экон. — Но почему? Если бы она находилась в комнате, когда туда ворвались убийцы, она была бы свидетелем, хотя я сомневаюсь, чтобы они отпустили ее живой. Если только, конечно, она не участвовала в их плане, хотя в этом случае им не было нужды выламывать ставни — она бы просто впустила их внутрь. Правда, они все равно выломали бы ставни и убили ее — чтобы не болтала… Но все это не сходится с тем, что нам известно, а именно, что девушки не было в комнате, когда Дион был убит.
— И все же…
Устав от хождения и от мыслей, я зашел домой перекусить и обнаружил, что у нас в гостях Экон с семьей. Пока дети и женщины занимались друг с другом в саду, в самом сердце дома, мы с Эконом сидели в маленьком атриуме перед передней, наслаждаясь узкой полоской теплого солнечного света. Я рассказал ему все, что мне удалось узнать этим утром из визитов к Лукцею и Копонию.
— Очень плохо, что в дело вмешался Цицерон, — сказал Экон. Он покачал головой: — Подумать только, что Цицерон берется защищать Марка Целия после всего, что было между ними!
— Слишком много поставлено на кон, — сказал я. — Обвинения серьезны — достаточно серьезны, чтобы заставить даже такого бесстыдного малого, как Целий, вернуться к старому учителю. Я уверен, что Цицерон заставил его пообещать впредь быть послушным мальчиком и в будущем не нарушать статус-кво. Цицерону, должно быть, выпала большая удача — вернуть заблудшую овцу в стадо.
— А после того, как Цицерон снимет Целия с крюка, тот отыщет шанс снова надуть своего старого наставника, — заметил Экон. Я рассмеялся.
— Именно. Полагаю, эти двое стоят друг друга.
— И все же очень плохо, что Цицерон взялся за его защиту. Даже если ты отыщешь наглядные улики против Целия…
— …Цицерон вполне может развеять их в дым, увлекая судей по своей независимой ни от чего тропе, ведущей к оправданию Целия. Да, я уже и сам думал об этом. Работая для Цицерона, мы убедились, каким совершенно беспринципным и неотразимо убедительным он может быть. Не так уж приятно оказаться на другой стороне.
Экон прикрыл глаза и оперся спиной о колонну, подставив лицо теплому солнцу.
— Но по-настоящему плохо то, что Лукцей отослал кухонных рабов на рудники в Пицене. Если жена Лукцея права, то эти двое находились в самом центре того дела. Если их подкупили, они должны знать, кто платил им, или, по крайней мере, в состоянии представить хоть какие-то улики. Они — то звено в цепи, которое необходимо тебе, чтобы перейти к следующему. И вот, пожалуйста, — они в Пицене, и, что бы ни было им известно, непохоже, чтобы Лукцей позволил им свидетельствовать на суде.
— Да, это досадно. Но, я полагаю, кто-нибудь мог бы добраться до Пицена и попытаться разыскать их. Даже если они не станут ничего подтверждать на суде, они могут указать на кого-нибудь, кто сможет это сделать.
Экон открыл один глаз и искоса посмотрел на меня.
— У меня нет никаких срочных дел, а из Рима выбраться порой бывает так приятно. Скажи только слово, папа.
Я улыбнулся и кивнул.
— Может быть. Видимо, это следующий логический шаг. И все же мне не дает покоя эта девушка…
— Девушка?
— Рабыня Зотика. Мне нужно переговорить с ней. Она может кое-что знать.
— Я уверен, она знает много, папа. Но хочешь ли ты действительно это услышать?
— Что ты имеешь в виду?
Экон посмотрел на меня проницательным взглядом, сузив глаза от яркого света.
— Скажи мне, папа, ты хочешь поговорить с этой Зотикой, чтобы узнать, что ей известно об убийстве, — а скорее всего, об убийстве она ничего сказать не сможет, — или ты хочешь увидеть ее, чтобы удовлетворить свое распаленное любопытство в отношении того, что делал с ней Дион?
— Экон!
— Если она скажет тебе, что Дион обращался с ней совсем не так жестоко, как тебя заставили думать, ты почувствуешь облегчение?
Я вздохнул.
— Да.
— А что, если случится обратное? Что, если Дион поступал с ней именно так, как ты думаешь, и даже еще хуже? Я знаю твои чувства к
