Тотчас же все приказания Харута, который был не только главным жрецом, но и чем-то вроде президента этой республики, были беспрекословно исполнены.
Я никогда не видел более совершенной дисциплины, чем у этого бедного народа.
Отряд за отрядом воинов, назначенных сопровождать женщин и детей, исчезал за воротами второго двора. Каждый уходивший оборачивался и салютовал оставшимся копьями.
Оставшиеся триста пятьдесят человек встали по местам, как греки, защищавшие Фермопилы.
Впереди поместился я со своими стрелками, которым были розданы все остальные патроны (по восемь на человека). За нами встали в четыре ряда воины, вооруженные саблями и копьями, под начальством Харута.
Позади них, вблизи ворот, ведущих во второй двор храма, находились пятьдесят отборных людей под командованием Регнолла, которые должны были в критический момент сделать попытку спасти Хранительницу Дитяти. Я забыл упомянуть, что Регнолл был дважды ранен при отчаянной защите укреплений: в плечо и бедро.
Когда все было готово и все утолили жажду из больших кувшинов, стоявших вдоль стен двора, пламя начало пробиваться сквозь массивные деревянные ворота.
Это случилось не ранее, чем через добрых полчаса после того, как они были подожжены.
Наконец они рухнули под ударами извне. Но проход оставался загроможденным грудой камней, набросанных нами после закрытия ворот.
Черные кенда разгребали их руками, палками и копьями.
Это было нелегко, так как наши поражали их копьями и избивали камнями. Но мертвые и раненые оттаскивались в сторону, а на их место становились другие.
В конце концов проход был очищен.
Тогда я отослал копейщиков назад на свои места и приготовился выполнить свою роль.
Ждать пришлось недолго. С громкими криками толпа черных кенда бросилась в проход.
Едва они появились во дворе, я скомандовал стрелять, и пятьдесят пуль полетело им навстречу с расстояния всего в несколько ярдов.
Они повалились кучами, как скошенный хлеб. Мы быстро зарядили ружья и ждали новой атаки.
Снова появились враги и снова повторилась ужасная сцена.
Ворота и туннель были загромождены павшими. Чтобы возобновить атаку, врагам пришлось убирать их под нашим огнем (стреляли я, Ханс и несколько лучших стрелков).
Так продолжалось до тех пор, пока мы не истратили последние патроны. Тогда мои люди отошли назад, предоставив Харуту и его отряду занять наши места, и сменили бесполезные ныне ружья на сабли.
В продолжение получаса и более продолжалась ужасная борьба.
Бой происходил в весьма узком месте, и черные кенда были не в состоянии пробиться сквозь копья наших бойцов, защищавших свою жизнь и святилище своего бога. Наконец враги отступили, дав нашим возможность убрать в сторону убитых и раненых и утолить жажду водой, так как стояла невыносимая жара.
Вдруг в воротах показался огромный слон Джана, подгоняемый сзади уколами копий. Он быстро шел вперед, сметая на своем пути защитников храма, как будто это была сухая трава, и сокрушая все хоботом, на котором висели железные шары. Удары копий действовали на него не более, чем укусы комаров.
Он трубя шел вперед, а за ним потоком катились черные кенда, на которых наши копейщики обрушились с двух сторон.
В это время я в сопровождении Ханса возвращался со второго двора, куда ходил посетить раненого в третий раз Регнолла. Найдя, к своей великой радости, его рану не опасной, я спешил вернуться к сражающимся и вдруг увидел дьявола Джану, несущегося прямо на меня, разрезая на две части толпу вооруженных людей, как нос гонимого бурей корабля разрезает воду.
Сказать правду, я, несмотря на нелюбовь к излишнему риску, обрадовался при виде его.
Даже возбуждение от продолжительного сражения не могло уничтожить во мне чувства стыда, который я испытал, промахнувшись по этому животному четыре раза подряд на расстоянии сорока ярдов.
— Теперь, Джана, — думал я, испытывая нечто вроде радостной дрожи, — теперь я смою свой позор. На этот раз я не промахнусь, иначе это будет моим последним промахом.
Джана несся вперед, вертя железными шарами, среди воинов, которые бежали направо и налево, очищая между ним и мною пространство.
Для большей верности (я немного дрожал от усталости) я встал на правое колено, опершись на левое локтем, и прицелился в шею животного.
Когда оно было шагах в двадцати от меня, я выстрелил, но попал не в Джану, а в хромого жреца, исполнявшего обязанности магута, сидя на его шее несколькими футами выше места, куда я метил.
Да! Я попал ему в голову, которую разбил, как яичную скорлупку, и он бездыханным свалился на землю.
В отчаянии я снова прицелился и выстрелил.
На это раз пуля попала в конец левого клыка Джаны, от которого отлетел осколок.
Последняя надежда погибла.
У меня даже не оставалось времени подняться и бежать.
Я так и остался на коленях, ожидая конца.
В одно мгновение огромное животное очутилось почти надо мною и, открыв рот, подняло хобот.
Вдруг я услышал голландское проклятие и увидел Ханса, почти всунувшего в рот Джаны конец моего второго слонового ружья.
Грянул выстрел, за ним другой. Через миг огромный хобот обвился вокруг Ханса и, завертев его в воздухе, бросил футов на тридцать — сорок в сторону.
Джана зашатался, как бы готовый упасть, но удержался, покачнулся вправо, прошел, спотыкаясь, несколько шагов, минуя меня, и остановился.
Я повернулся, сел на землю и смотрел, что будет дальше.
Сперва я увидел Регнолла, бежавшего с ружьем. Он дважды выстрелил в голову животного, но оно не обратило на это никакого внимания.
Потом я увидел его жену, Хранительницу Дитяти, вышедшую из портала второго двора в сопровождении двух жриц, со статуей Дитяти из слоновой кости в руках. Все они были одеты так же, как и в утро жертвоприношения.
Она совершенно спокойно шла вперед, устремив свои большие глаза на Джану.
По мере ее приближения животное начало проявлять беспокойство. Повернув голову, оно подняло хобот и, вытянув его вдоль спины, схватило за лодыжку царя Симбу, неподвижно сидевшего на своем кресле. Медленно оно стащило Симбу с кресла. Он упал около левой передней ноги животного. Потом оно обвило хобот вокруг тела беспомощного человека (я до сих пор не могу забыть выражение его полных ужаса глаз) и завертело его в воздухе, сперва медленно, потом все скорее и скорее, пока блестящие цепи на груди жертвы не превратились под лучами солнца в одно сплошное серебряное колесо. Потом оно швырнуло его на землю, где бедный царь лежал безжизненной массой, потерявшей человеческий вид.
