Глава 8. Красава
Теплые волны накрыли нежданно: коснувшись глаз, заставляя вздрогнуть брови, пробежали по онемевшему лицу, и дальше, вглубь, просачиваясь под холодную кожу пробуждающим ярым огнем.
Пахнуло молодой крапивой, сочной, душистой, еще не жалящей, но жаркой, а вслед его послышался звонкий переливчатый девичий смех.
— Почто лежишь, руки на груди скрестив, словно покойный?
Снегов открыл глаза: рыжая копна волос, зеленые, слегка раскосые смеющиеся глаза.
— Медведь поломал… То и обездвижен…
Девушка рассмеялась пуще прежнего:
— Неужто медведку до смерти испужался? Али уродился такой июней, да ради стыда на Матвейку наговариваешь?
— Кто таков будет ваш Матвей? — спросил Савва. — Бортник вроде Тишкою назвался.
— Гляди, какой вертячий! — огненная копна разлетелась по лицу. — Еще будет мне Тишков придумывать! Вставай, да пошли со мной, не то и впрямь до смерти мыши загрызут!
Снегов повернул голову, пошевелил рукой, затем согнул в колене ногу… Тело было послушным и бодрым, живым, словно тот страшный мертвецкий паралич ему пригрезился от медвежьего страха.
— Не пойду, покуда про Матвейку не скажешь! — с напускным упрямством сказал Савва. — Может, куда заманить удумала? Почем мне знать? С лесными татями водишься?
— Голова у тебя, как у огородного пужалы! — вспылила девушка и стукнула кулачком по голове оторопевшего послушника. — Это тебя-то заманивать? Сам разлегся под елкой, да со страху помирать собрался, а все о татях талдычит. Мертвому не все ли одно, куда заманят?
Снегов попытался поймать девушку, но она, смеясь, ловко выпорхнула из его рук лесной птицей.
— Не пойду! С прошлогодней листвой сопрею, а шага отсюда не сделаю, пока все о Матвейке не скажешь! — отдышавшись, упрямо процедил Савва.
— Да медведь тутошный! — рассмеялась девушка. — Ручной, как теля смиренный! Только вот меда ради ослушаться может, того и глядишь, пришибет ненароком!
— Уверенно сказываешь? Сама про то знаешь откуда? Уж не твоя ли скотина?
— Моя! — девушка гордо посмотрела на послушника. — Третий год при мне замен собаки служит. Послушный, ласковый. Зимою, бедняжка, не спит, шаталец. Волки его дюже боятся, становище мое за десять верст стороною обходят!
— Складно выходит, — Савва встал на ноги, стряхивая с себя сухую хвою. — Откуда только тебе взяться?
— Больно ты любопытен! — девушка рассерженно хмыкнула и повернулась к Снегову спиной. — Тебя ж не пытаю, зачем сюда пришел.
Савва подошел и, не понимая зачем, обнял девушку за плечи:
— Строгановыми на службу призван. Ты почто сердишься-то, вон, аж дрожишь вся.
— Надо мне сердиться! — плечи дрогнули сильнее, и под шитой узорами рубахой Снегов ощутил огненный жар молодого тела. — Тогда деревня наша от черной хвори вымерла. Меня помещик соседский к себе на потеху забрать захотел. Вот и взяла тятин лук да топор и пошла, откуда солнце восходит. Где, как не у него правды искать? Так до Камня и добрела…
Глотая горькую слюну, сбиваясь дыханием, Савва провел рукою по огненным волосам. Голову закружил запах крапивы и мяты и благоухающий, пестрый, пьянящий аромат цветущего леса.
— Тебя кличут как?
— Красава.
Савва почувствовал, что уже плывет, а вернее тонет в ее огромных зеленых глазах, над которыми носятся невиданные птицы, сорвавшиеся с древних выцветших фресок. Он не понимал, зачем так жарко ее целует, и почему они срывают друг с друга одежды. Но не противился, не мог, да и не хотел противостоять вспыхнувшему в его крови непостижимому огню, о котором, не веруя, слушал, и силы которого не мог вообразить.
Возле обложенного мхом охотничьего становища Красавы сидел здоровенный медведь, по-собачьи недоверчиво всматриваясь в подходящего к избушке Снегова.
Зверь жадно нюхал воздух, вытягивая скалящуюся морду вперед, будто бы силясь понять, почему изменился дух от его хозяйки, впитавший в себя горячие, резкие запахи чужой плоти. Савва сделал еще шаг, медведь зарычал и угрожающе двинул навстречу.
— Матвейка! — хозяйка окрикнула зверя. — Свой он, не чужак боле! Теперь вместе с нами жить станет!
Медведь недовольно посмотрел на Снегова, фыркнул и медленно скрылся в зарослях малины.
— Ишь, ты, обиделся! — удивился послушник. — Ревнивец он у тебя, словно не зверь, человек.
— Он мне навроде брата, — объяснила Красава. — Кабы не Матвейка, может, и не выжила бы. Волки здешние на кровь падкие, зимою шибко лютуют.
Девушка отворила дверь, молча приглашая Савву войти в избу.
Под крытой тесом кровлей выглядывает береста — теплее зимой, да и дух от нее в избе станет чище. Внутри — сложенная из валунов печь-каменка, вдоль завешанных шкурами стен — широкие лавки.
Савва прошелся по застланному еловыми ветками полу и, улегшись на лавке, блаженно потянулся:
— О таком даже и не мечтал. Али все мне снится да грезится? Отвечай, дева красная!
— А ты, миленький мой, и взаправду поспи. Вон как притомился, по лесу блуждаючи. А я песенку тебе спою. Тихую, ласковую колыбелушку.
Девушка закрыла ладонью глаза Саввы и тихонько запела, ласково перебирая волосы, тронутые раннею сединой:
Спи, кровинушка моя,
Укачаю я тебя.
Спи-ко ты до вечера —
Пока делать нечего.
И вот уже грезится Савве монастырь Михаила архистратига, где впервые обрел в крещении имя маленький подкидыш без роду-племени. Тогда, в годы малолетства Великого князя Иоанна Васильевича, на всем русском Севере был страшный голод. Непрекращающимся потоком из Москвы шли обозы, полные зерна, но хлеб голодающим не раздавали, а продавали втридорога иноземным купцам. Смерть выкашивала деревни и города — по всей Двине лежали мертвые, и некому было хоронить их. В те годы на людской крови расплодились волки, захватывая северные леса, превращаясь из диких зверей в грозных соперников, объявивших человеку войну за свою землю.
Придет времечко-пора,
Разбужу сама тебя.
Так велел Господь водить,
Уму-разуму учить.
Да молитвы читать —
Божий дом почитать.
Сквозь пение, ставшее вдруг далеким, но попрежнему сладостным, манящим за собой, Снегов почувствовал, как уходят воспоминания, восковыми свечами истаивает прошлое, разделяя в нем душу с телом.
Вот, уже распахиваются перед ним Едемские врата, и зрит Савва сияющих ангелов небесных, и слушает их переливные голоса, без устали прославляющие Творца за то, что сотворил мужчину и женщину и благословил их.
И был вечер, и было утро, и пришла ночь.
***
Маленькое лесное озерко, застывшее в томительном ночном свете, на полную луну вышло из берегов и парило над землей, с трудом удерживаясь на шатком прибрежном тростнике.
