— Да, наверное, — задумчиво произнес он.
Его взгляд непроизвольно упал на часы. Он мягко отстранился от матери.
— Почти три часа, — сообщил он. — Вы, наверное, едва держитесь от усталости. Представляю, как вас, должно быть, утомили все эти события. А вы ещё недостаточно окрепли. Вам необходим отдых и сон.
— Вряд ли я сейчас смогу заснуть. Хочешь, я побуду с тобой?
— Нет, — возразил Алексис. — Я должен побыть один и сам во всем разобраться. Я хочу, чтобы вы крепко заснули и ни о чем не переживали. Достаточно с вас переживаний.
Поцеловав её и пожелав ей спокойной ночи, он вышел из её покоев.
Елизавета не могла сомкнуть глаз. Она все время думала о сыне: как он воспринял неожиданное известие? что он чувствует? что собирается делать? Дверь его спальни была приоткрыта. Через это маленькое пространство просачивался тусклый и мерцающий свет свечи. Алексис, подобно своей матери, тоже не мог сомкнуть глаз.
Граф Вольшанский — его отец! Невероятно! Этот благородный, решительный и уважаемый человек, к которому он проникся симпатией, ещё не зная — кто он, который искренне любит его матушку, — его отец. Он должен был бы радоваться, что этот человек его отец. Но он не испытывал радости.
С одной стороны, Алексис испытывал огромное облегчение, что князь Ворожеев в действительности оказался не его отцом. Еще с детства холодная вражда между родителями болью отзывалась в его душе. В мыслях он осуждал отца за пренебрежительное отношение к матери, за легкомысленное поведение и недостойный образ жизни. Но только в мыслях! Потому что в словах или действиях пойти против отца ему не позволяло духовное благородство и дворянское воспитание. И хотя Алексис никому не признавался, но его давно тяготило, что он сын такого человека; а после того, как он узнал, что тот пытался отравить его мать, — стало для него невыносимо.
Но с другой стороны, он испытывал какую-то тяжесть, что граф Вольшанский, о существовании которого он до последнего времени не подозревал, оказался его отцом. От Алексиса требовалось немного — принять его как отца. Принять, потому что тот тоже никогда не знал о его существовании, потому что не по своей воле расстался с его матушкой, потому что любит её и потому что с ним она счастлива. Но Алексис слишком хорошо знал, что такое — принять разумом, но не принять сердцем. А сердцем принять графа Вольшанского он не мог, хотя тот и вызывал у него дружескую симпатию, восхищение, уважение и доверие.
Князь Ворожеев и граф Вольшанский. Алексис мысленно сравнил эти два образа: один образ — полная противоположность другому. Один — бесчестный, подлый, коварный, бездушный; другой — достойный, благородный, отзывчивый, понимающий. И между ними он — считающийся сыном одного, являющийся сыном другого, и не испытывающий сыновней любви ни к одному из них.
Сыновняя любовь к отцу. Это чувство вряд ли было знакомо Алексису, потому как он не испытывал к князю Ворожееву, которого все эти годы считал своим отцом, даже доли той любви и привязанности, что испытывал к матери. Однако как примерный и воспитанный сын, он относился к нему с должным почтением и преданностью. И вот, нечто подобное ему предстояло и теперь. Не испытывая сыновних чувств к графу Вольшанскому, относиться тем не менее к нему с должным почтением и преданностью. Казалось, одно лицемерие сменялось другим. И это было тяжело для Алексиса.
Алексис не заметил, как его долгие размышления постепенно сменились сном. Он проснулся в начале девятого утра. Приведя себя в порядок и одевшись, он спустился в столовую. Елизавета была уже там.
— Доброе утро, милый! — произнесла она.
— Доброе утро, матушка!
— Анфиса, поставь прибор для молодого князя, — распорядилась Елизавета.
— Князя, — усмехнулся он. — Какой я князь!
Елизавету очень задели его слова, но она сделала вид, что не обратила на них внимания. Анфиса поставила прибор и быстро удалилась, оставив своих хозяев одних. За завтраком мать и сын не перемолвились ни словом. Лишь под конец Алексис произнес:
— Матушка! Я думаю, мне необходимо уехать в деревню в наше имение на какое-то время.
— Но почему?
— Я должен разобраться в себе: в своей жизни, в своих чувствах, ответил он. — А среди размеренной и спокойной деревенской жизни на лоне природы мне будет легче это сделать. К тому же там наверняка накопилось много дел, требующих моего вмешательства. Сенокос, уборка урожая…
— Ты очень страдаешь, сынок?
— Я не страдаю, — возразил он. — Но поймите меня правильно, матушка! Я не пятилетний ребенок. Я не могу со счастливой улыбкой и распростертыми объятиями принять человека, который вдруг оказался моим отцом. Я очень уважаю графа, ценю и восхищаюсь им, но принять его как своего отца… Мне это нелегко!
— Я все понимаю, — сказала Елизавета. — Твои чувства вполне естественны. Сейчас в твоем сердце пока ещё не определилось место для графа Вольшанского. Но из-за этого ты не должен бежать!
— Я не бегу, — возразил Алексис. — Я просто хочу разобраться и привести в порядок свои мысли и эмоции.
— Что ж. Коли ты так решил, я не буду тебе перечить. Когда ты думаешь отъехать?
— Сегодня. Я хотел бы уехать до того, как вы расскажете графу правду.
— Хорошо. Я расскажу ему правду после того, как ты уедешь, — пообещала Елизавета.
В три часа по полудню Алексис был уже полностью собран в дорогу. Коляска, запряженная парой лошадей, ждала его у ворот особняка. Елизавета вышла его проводить. И в это же самое время другая коляска подъехала к воротам особняка княгини Ворожеевой. Елизавета и Алексис остановились в растерянности. Еще издали они узнали в человеке, сидящем в коляске, графа Вольшанского.
— Добрый день, граф! — приветствовал его Алексис.
Елизавета в знак приветствия кивнула головой и улыбнулась несколько напряженной улыбкой.
— Добрый день, сударь! Добрый день, Елизавета Алексеевна! — ответил тот.
Алексис вел себя с ним как обычно. Ничто в его поведении, словах или жестах не выдавало той огромной перемены по отношению к Владимиру Вольшанскому, которая произошла в его душе за последнюю ночь. Алексис был учтив, вежлив и непринужден. Во всяком случае, с виду.
— Я гляжу, вы куда-то отправляетесь, сударь? — заметил Владимир.
— Да, я отправляюсь в деревню в наше имение, — ответил Алексис. — Там накопились некоторые дела, требующие моего участия и контроля.
— Понимаю.
— И коли уж мне довелось вас встретить перед своим отъездом, граф, могу я попросить вас сделать кое-что для меня?
