Окрыленный и воодушевленный после этой встречи, Владимир возвратился в свой особняк. Он был счастлив как никогда. Судьба не просто благоволила ему, она сделала его своим избранником, потому что только своему избраннику судьба способна преподнести такие огромные дары, как любовь женщины, которая для тебя дороже всех на свете, и сына, о котором ты так долго мечтал. Своего собственного сына — плоть от плоти, кровь от крови! Сына, у которого похожий характер, похожие способности и наклонности, сына, который является продолжением тебя самого! Владимир и раньше испытывал симпатию к Алексису, но теперь он любил его всем сердцем. И причиной этого стало одно единственное слово. Слово, которое связывало их неразрывными и прекрасными узами. И хотя Владимир понимал, что ему предстоят ещё трудности в борьбе за преподнесенные судьбой дары: нужно было добиться разрешения на брак с Елизаветой, добиться любви Алексиса и каким-то образом дать ему свое имя, но эти трудности его не страшили.
Подобно Владимиру Елизавета также чувствовала себя окрыленной и счастливой. Небывалая легкость переполняла её существо. Словно юная девушка, Елизавета закружилась в гостиной, раскинув руки в стороны, а затем побежала через комнаты в свои покои.
После долгих лет она наконец-то сбросила маску, скрывавшую огромную тайну её жизни, маску, довлевшую на неё со страшной силой и заставлявшую её поневоле обманывать.
После того, как Елизавета открыла последнюю и самую важную тайну Владимиру, он больше не появлялся в её доме. Прошло три дня, а от него не было никаких известий. Обычно Владимир навещал её по любому поводу, а теперь, когда поводов появилось предостаточно, он исчез. Елизавета уже начала всерьез беспокоиться. Она даже написала ему письмо, в котором просила объяснить причину его молчания, непонятного и тягостного для нее. Однако отправить это письмо она не успела. Едва она окончила его писать, как лакей принес ей письмо от графа Вольшанского. Елизавета вскрыла конверт и прочла:
«Моя самая дорогая, нежно любимая и милая моему сердцу Елизавета! Надеюсь, мое обращение не покажется вам немного дерзким и несвоевременным. Мне безумно захотелось назвать вас своей и осыпать вас теплыми и прекрасными словами, коих вы заслуживаете. Простите, ежели вызвал ваше недовольство. Однако какой-то внутренний голос подсказывает мне, что вы ничуть не сердитесь на меня, а даже, наоборот. Я словно вижу, как улыбаются ваши губы нежной и трогательной улыбкой, как сияют ваши глаза, когда вы читаете эти строки. На вашем лице нет и следа недовольства, так же как в моих словах нет дерзости, ибо самые прекрасные порывы нашей души нельзя считать дерзостью. Я счастлив, окрылен и влюблен! Я все более и более осознаю, как это необыкновенно, удивительно и прекрасно, — что с нами произошло много лет назад и что происходит теперь! Однако мое счастье так хрупко и неопределенно. Вернее — наше счастье, ибо теперь мы — единое целое. И я должен сделать все возможное, чтобы обезопасить это хрупкое и неопределенное, но такое дорогое счастье. Именно поэтому мне необходимо на некоторое время покинуть вас. Покинуть, чтобы потом навсегда обрести: вас и нашего сына. По этим словам вы, наверное, догадываетесь, куда устремлены мои намерения. Я желаю, чтобы вы и наш сын носили мое имя. На данный момент я имею весьма смутное представление, как это можно сделать. Здесь в Петербурге я обращался к некоторым влиятельным и сведущим в данной области персонам, однако их влияний и сведений оказалось недостаточно. Кроме того, мне необходимо уладить ряд дел, так или иначе связанных с предстоящими изменениями в моей жизни. Я думаю, вы меня понимаете.
Искренне ваш, граф Владимир Вольшанский.
P.S. Простите меня за трехдневное молчание, которое было вызвано уважительными причинами, иначе его никогда не было бы».
Прочитав письмо, Елизавета прижала его к сердцу. На её губах светилась нежная и счастливая улыбка.
— Как он бесподобен, мил и очарователен! — восторженно произнесла она. — И как я его люблю!
А между тем это «некоторое время», о котором говорил в письме Владимир Вольшанский, растянулось на целый месяц. Этот месяц по сравнению с двумя предыдущими, бурными и насыщенными всевозможными событиями, показался Елизавете застойным и монотонным. И действительно, после резких перемен, полностью перевернувших её жизнь, наступило столь же резкое затишье. С одной стороны, подобное затишье было необходимо Елизавете, чтобы отдохнуть от событий, привести в порядок свои мысли, восстановить нормальное течение жизни, а с другой стороны, весьма резкий переход от перемен к затишью подготовил благоприятную среду для душевной апатии. Елизавету охватывали разные и совершенно противоречивые чувства: надежда, обновление и радость или же внутренняя пустота, одиночество и неуверенность.
Алексис по-прежнему оставался в деревне. Он регулярно посылал Елизавете письма, а она регулярно на них отвечала. В одном из первых писем она поведала сыну о своем разговоре с Владимиром Вольшанским, о том разговоре, в котором сделала важное признание. При этом она не преминула отметить, как обрадовался Владимир, узнав, что он его сын. Елизавета заметила, что её сын в своих письмах старается избегать упоминания имени графа Владимира Вольшанского и всего, что связано с маскарадной историей и его происхождением. Алексис писал о хозяйственных делах, об объемах урожая, о полученных доходах, о своем досуге, но ни слова о том, чего более всего интересовало Елизавету. И хотя она на него не оказывала давления, однако нельзя сказать, что подобный уход от столь важной темы её не беспокоил.
Кроме всего прочего, дело о преступлении её пока ещё супруга князя Ворожеева было передано на ревизию в сенат[28] и обещало задержаться там на неопределенный срок. На Елизавету, как на супругу, свалились все его имущественные дела. Они находились в таком беспорядке, что ей требовалось корпеть над ними целые дни напролет, разбирая долговые расписки, закладные, документы о совершенных сделках, приобретенные банковские облигации, записывая все данные в расходной книге и подсчитывая стоимость имущества.
По решению суда Ворожеев обязан был возместить Полине Солевиной все то, что он когда-то у неё украл. Для этого необходимо было определить хотя бы приблизительно размер состояния Солевина и получаемый им доход от торговли на тот период. Проделать кропотливую работу по изучению частично сохранившихся документов хоть и выпало не на Елизавету, но ей достаточно от этого перепало.
Таким образом, Елизавета, замкнувшись в своем доме и почти никуда не выезжая, погруженная в скучные и неприятные дела, чередуемые с душевной апатией, размышлениями, редкими визитами Корнаева и ещё более редкими визитами матери, провела этот бессобытийный месяц вдали от сына и любимого человека.
