Французский и шотландский дворы, обосновавшиеся между Анжером и Шатобрианом, где уже шесть недель строились трибуны, площадки для зрелищ и временные жилища, коротали время, развлекаясь за счет англичан.
Свита вдовствующей королевы, правда, без самой Марии де Гиз и ее дочери, провела две ночи в полях за пределами Канде, получив от этого большое удовольствие. Половина Тайного совета разъехалась по домам, а остальные удобно устроились во французских садах под теплым июньским небом: ели, читали, разговаривали, время от времени охотились с соколами, основательно клеветали на своих хозяев и англичан и расходились по приятным компаниям. Свежий воздух располагал к покладистости и миролюбию.
Все это было на руку Робину Стюарту. Бесшумно передвигаясь от укрытия к укрытию, на второй день он выяснил, с кем делит Лаймонд свое утлое убежище из холста. Теперь, на досуге, можно было убедиться, сколь безжалостно верным оказалось первое впечатление, вынесенное с арены, где состоялась схватка с кабаном, равно как и от мимолетного видения, промелькнувшего у Тауэра. Телесную оболочку Тади Боя позаимствовал какой-то манерный, изысканный кавалер, ничего общего не имевший с буйным созданием, некогда отличившимся на охоте и в гонках по крышам. По-своему это облегчало задачу: можно убить одного, даже не коснувшись образа другого.
Тади Боя-Лаймонда зазвали к себе соотечественники. Стюарт видел, что с ним обращались непринужденно, чуть не запанибрата, благодаря его имени, но в то же время и с известной долей уважения. Для этих людей более, чем для кого-либо другого, имело значение, как Лаймонд в конце концов распорядится собой и своими талантами. А такой исключительный в своем роде случай, как его превращение, пусть даже временное, в официального представителя королевы-матери наверняка обсуждался от Шинона до Канде.
Для многих из них это была первая возможность познакомиться с Фрэнсисом Кроуфордом из Лаймонда. По серьезности его лица Стюарт догадался, что Лаймонд играет с ними. Он видел, как Джордж Дуглас, обычно такой вежливый, ироничный, выставляющий свои таланты напоказ, вдруг осекся, стушевался и вынужден был сохранять хорошую мину при плохой игре. Лаймонд явно был не слишком терпелив сегодня.
День выдался жаркий, но на землю уже опускались сумерки. Лежа среди нагревшейся травы и подавляя чувство голода, Стюарт глядел на желтые, изнутри озаренные свечами силуэты шатров и светящиеся окна Канде: деревня и замок сверкали огнями. А в лугах все еще раздавались голоса и смех, звон ведер, лай собак, ржание лошадей и шуршание стягов под легким дуновением вечернего ветерка, сопровождаемые тихим ночным щебетом птиц. Где-то запел дрозд.
Когда стемнело и костры приобрели красновато-золотистый оттенок, как драгоценности на иконах, Стюарт, придерживая свободной рукой у горла украденный плащ, вышел из-под деревьев.
Где-то неподалеку компания прощалась на ночь. Полог шатра зашевелился, хозяева и гости, нагибаясь, выходили, окруженные ореолом неясного мерцания; ткань больше не приглушала слова и смех. Кто-то чистым, приятным голосом отказывался от провожатых, и голос был немедленно узнан, хотя и звучал без акцента. Тот же человек немного язвительно пошутил:
— Le monde est ешшуе de moi, et moi pareillement de lui [25]. Извините, но я предпочел бы Прогуливать дурное настроение в одиночестве.
И, словно преподаватель, покидающий наивных учеников, Фрэнсис Кроуфорд развернулся и уверенно зашагал по траве мимо шатров в луга; волосы его серебрились в лунном свете, а на лице играла слегка насмешливая улыбка. Он долго стоял в одиночестве, спиной к Стюарту, обратив взгляд на ряды шатров — темных, с погашенными огнями, а Стюарт, чуть поодаль, под прикрытием тени, не дыша, почти ничего не видя, с нетерпением ожидал момента ни с чем не сравнимого торжества.
Затем большой лук, прохладный и тяжелый, сам собою скользнул ему в руку. Пальцы ощутили тугую тетиву. Стрела, с острым, как бритва, наконечником, оперенная гусиными перьями, была такой гладкой на ощупь. Робин Стюарт бесшумно натянул тетиву до уха — прекрасное оружие с точным прицелом, натяжение распределяется на подушечку каждого пальца, все мускулы инстинктивно подчинены единственному умению, которым Робин овладел в совершенстве. Он прицелился и выстрелил.
Звук летящей стрелы был не громче вздоха в ночной тишине. Прозвенев, словно струна, она вонзилась в землю в ярде от правой руки Лаймонда, и тот, внезапно насторожившись, как дикий зверь, повернул голову.
Он стоял один на просторном темном лугу. Из шатров не доносилось ни звука, не было видно и часовых. Подняв облачко пыли, вторая стрела ткнулась в землю с другой стороны,
Лаймонд мог бы закричать, побежать, выхватить шпагу или предпринять одновременно все эти три действия, в равной степени бесполезные, ибо, находясь на открытой местности, невозможно противостоять лучнику, стреляющему из укрытия. Но он не издал ни звука, хотя его лицо, бледное при лунном свете, обратилось к деревьям, откуда прилетела вторая стрела. Не обнажая оружия, Лаймонд молча побежал по траве к источнику опасности.
Во рту у Робина Стюарта пересохло. Впервые в жизни он ощутил нервную дрожь, однако поднял лук в третий раз, натянул тетиву и, выпрямившись во весь свой немалый рост, встал, костлявый, исполненный решимости, прицелился и выстрелил в грудь приближающемуся Лаймонду.
Стрела ударила точно в середину груди и упала на землю. На мгновение бегущий запнулся. Затем, придерживая одной рукой ножны, чтобы шпага не звенела и не путалась под ногами, вновь заспешил вперед. Это означало только одно — на нем была кольчуга. И приближался он настолько быстро, что Стюарту, остолбеневшему от неожиданности, не хватило времени прицелиться снова. Когда Лаймонд достиг леса, стрелок отшвырнул в сторону свой ставший бесполезным лук и, выхватив из ножен зазвеневшую шпагу, бросился под покровом деревьев навстречу Лаймонду, намереваясь в клочья искромсать бледную, незащищенную плоть рук и лица.
Лаймонд не обнажил шпаги. Секунду они стояли лицом к лицу, и когда клинок Стюарта уже начал опускаться, противник стремительно увернулся: сталь проскрежетала по укрытому металлом плечу, посыпались голубые искры. Лаймонд бросился в тень, прочь от Стюарта, все больше и больше углубляясь в лес.
У него не было шансов удрать. Лучник не отставал: он иногда спотыкался или наталкивался на деревья, но продолжал бежать на треск сучьев, на звук проворных шагов, словно на барабанный бой. Вдалеке от лагеря, где роща поредела и лунный свет, как изморозь, падал на траву, Стюарт догнал-таки своего врага, и Лаймонд, наконец-то затравленный, выхватил шпагу. На мгновение сталь сверкнула во тьме, поймав опаловый свет луны и озарив все вокруг странным зеленым сиянием. Потом Робин Стюарт поднял свой клинок и нанес удар.
