– Мне нечего вам сказать, товарищи, раз вы не хотите замечать моих усилий, – рассердившись, выпалил Степан. – Я дома ночами работаю, а минувшей ночью… – он задумался, решая, говорить о нападении или нет, – мне «красного петуха» в квартиру бандиты запустили… Кое-как с огнем управились.
В большом кабинете вдруг стало очень тихо.
– Это меняет дело, – миролюбиво заговорил начальник Управления. – Прямо сейчас, после совещания, напишешь докладную о происшедшем, но… – он обвел хмурым взглядом присутствующих, – предупреждаю: не будет итогов за неделю, я тебя, товарищ следователь Калачев, собственными руками задавлю!
* * *
Калачев никак не мог сосредоточиться. Перед ним лежала ручка, чистый лист бумаги, но воспоминание о разносе все еще не давало ему покоя. Степан не таил обиды и даже решил, что начальник и Горовой в какой-то степени правы. Надо торопиться, хотя оперативная работа в ОГПУ – это не фронт, где выстроил бойцов, поставил перед ними задачу, объявил приказ – и вперед, в атаку. Тут… никто не может дать даже доброго совета, не говоря уже о ценной подсказке, а уж требовать и обвинять огульно в нерадивости – каждый мастак!
В кабинет вошел Горовой:
– Ну? Чего возишься? Начальник мне поручил искать твоих поджигателей.
– Можешь не напрягаться, Андреевич, – усмехнулся Степан. – Меня пытались сжечь те, кого я безуспешно вычисляю уже месяц.
– А ты случаем не для отмазки эту херню придумал? – спросил Горовой, пристально вглядываясь в лицо подчиненного. – Ну, чтобы отвлечь гнев начальства от своей персоны?
– Тогда прямо сейчас сходи ко мне в гости, – пожал плечами Степан. – Только не попадись под горячую руку моей супруги. Она баба боевая, сам знаешь. Не проснись Глаша вовремя…
– Ну ладно, верю, верю, успокойся, – вздохнул Горовой. – Тебе неделю дали, не запамятовал еще?
– Такое не запамятуешь, – нахмурился Степан. – Втолковали доходчиво и на всю катушку.
– Что предпринять мыслишь, поделись?
– Мысли есть, – развел руками Калачев. – но они все запоздалые. Как я тебе уже говорил, Андреевич, у меня имеются основания считать, что бандой верховодит тот человек, который руководил и «людоедами». Когда шашлычника и его подельника Саляха расстреляли, тот неизвестный благополучно ушел от ответственности. Даже расстрельный приговор не развязал иранцу язык.
– А ты бы развязал, если бы он был жив? – поинтересовался Горовой.
– Гарантировать не берусь, – пожал плечами Степан, – но очень сильно постарался бы.
– Тогда вот что, – встав, сказал начальник, – быстро дописывай докладную и бегом ко мне… Вместе пойдем к начальнику Управления.
– Нет уж, уволь! – воспротивился Степан. – Мне достаточно того, как он меня утром отчихвостил!
Выслушав его, Горовой направился к выходу, но, взявшись за дверную ручку, обернулся.
– Конечно, я могу сам попросить начальника организовать тебе встречу с шашлычником, но будет лучше, если ты лично объяснишь ему такую необходимость и скажешь, что от этой встречи во многом зависит успех в розыске банды.
Степан остолбенел, услышав такое.
– Ведь ты говорил, Андреевич, что преступники разоблачены и расстреляны?
– Говорил и сам был в этом уверен, – улыбнулся Горовой. – А теперь навел справки и заверяю, что над ними пока еще и суда не было. Так что, идешь со мной к начальнику или нет?
– Иду! – выкрикнул Степан радостно. – Сейчас напишу докладную по пожару и прямиком туда!
Прокофий Исаев был родом из казачьей семьи. Во время Первой мировой семья его переехала с Дона в город Бузулук Оренбургской губернии. Вскоре мать умерла, а отец тут же женился на горожанке. В годы Гражданской войны отец Прокофия был мобилизован в Красную армию – и больше его в Бузулуке никто не видел. Во время голода в двадцатых годах двое младших братишек Прокофия умерли. Только он сам и его сестренка Александра остались живы.
В 1925 году Прокофий, которого все называли Пронькой, познакомился с 22-летним Мишкой Московым, подбив его с голодухи на разбой.
– Слушай, жрать хочешь? – предложил Пронька Мишке, когда они случайно встретились на базаре.
– Конечно, кто же от жрачки откажется, – оживился Московой.
– Тогда поработать предстоит, чтобы жратву добыть, – подмигнул Пронька своему новому приятелю.
– Поработать? – у Мишки на лице отобразилась гримаса отвращения. – От работы кони дохнут, – сказал он, собираясь уходить. – А жрачку найти я и без работы сумею!
– А ты мне нравишься, – хмыкнул Пронька. – Я дело предлагаю тебе пустячное. Ломанем ночью лавку одного буржуя недорезанного, а потом долго отдыхать будем, пока жратва и пойло не закончатся!
Все прошло удачно. Начинающие бандиты взломали продуктовую лавку и с размахом отпраздновали первый успех на криминальном поприще.
– Во фарт привалил, – пьяно икнув, пробубнил Мишка. – Делов-то всего ничего! Раз-два и в дамках!
– А ты не канителься, корешок, – развалившись на стуле, хохотнул Пронька. – Скоро мы таких дел наворочаем, что никому и не снилось!
– П-понимаю, – кивнул Мишка. – Магазинов и лавок в Бузулуке много! Ночь не поспал и…
– Какие магазины, дятел! – прикрикнул на него Пронька. – Мелко плаваешь, лягушонок. По Бузулуку куролесить начнем – быстро на киче окажемся. Тебе охота всю молодость в лагерях на баланде чалить?
– Базара нет, на воле лучше, – согласился Мишка.
– Тогда меня слушай, мазурик безмозглый, – сказал с нотками превосходства Пронька, закуривая папиросу. – Не воруй где живешь! Здесь мы должны тихо себя вести. Пусть нас везде ищут, но в Бузулук не заглядывают!
Подобрав еще несколько себе подобных, молодые бандиты рьяно взялись за дело. Начиная со второй половины 20-х годов Пронька с Мишкой, который взял себе кличку «Хохол», успешно «гастролировали» по городам Урала, Поволжья и Средней Азии. Совершая кражи и дерзкие грабежи в одном месте, они сразу же переезжали в другое, где с неменьшим успехом проделывали то же самое.
Вскоре Хохол женился на Пронькиной сестре Александре. Весной 1931 года сначала Мишка с женой, а следом за ним и Пронька с мачехой, переехали из Бузулука в Оренбург. Здесь «семейный бизнес» Исаева и Москового начал разрастаться.
* * *
Нагулявшись вдоволь по городу, Пронька и Хохол наткнулись в центре на кабак.
Заведение находилось в старинном здании. У входа, свисая с тонкой ржавой трубы, ослепительно горела электрическая лампочка без колпака. Внутри низкий серый потолок из широких досок; вдоль стен столы с табуретками. Все окрашено в желто-коричневый цвет, придававший помещению унылый вид и нагонявший тоску. Грязный, засаленный пол казался земляным и отталкивающим.
