Уединившись где-нибудь в уголке с приятелем, Ефремов часто мечтал о побеге. Мечтать было легко и приятно, но как это сделать? Тут мнения друзей расходились. Степан Родионов считал, что нужно бежать тем же путем, каким попали сюда.
— Нет, парень, это ты по молодости своей плетешь, — возражал ему Егор. — Я эту степь исходил вдоль и поперек. Там укрыться трудно. Даже если мы от стражи аталыковой уйдем, пески нам дорогу закроют. Без большого каравана через них не пройдешь. А за песками еще степи на сотни верст. Там нас киргизцы живо словят да обратно в Бухару же и продадут.
— Что ж нам, по-твоему, погибать здесь? — вскидывался Степан.
— Зачем погибать? У меня другой план есть. Послушайте старика.
Егор придвинулся к ним и зашептал:
— Много я по базарам ходил, торговых людей расспрашивал. И вот что скажу: бежать надо в другую сторону.
— Как в другую? — изумился Степан.
— Навстречь солнцу, через горы, в Индию! Если так побежим, никто не хватится. Пристанем к каравану, какой в Индию идет. Черные мы, как. черти, русское обличье потеряли, язык знаем — примут нас за своих, магометан. Ну?
Родионов пожал плечами, неуверенно сказал:
— Чудно как-то получается. Дом на западе, а мы в другую сторону побежим, — и выжидательно посмотрел на Ефремова. Тот молчал, думал. Ему уже приходила в голову эта мысль. Бежать через степь — верная погибель. Но и путь через горы, в неведомые страны, еще дальше от дома, казался не менее опасным. Хотя что им терять? В горах беглецов поймать будет не так-то просто. Правда, высоки эти горы, тяжел путь. Но ведь ходят по нему караваны в Индию? А там англичане сидят, должны помочь российским людям добраться до родной стороны…
Задумался Филипп Ефремов, а старик понял его молчание по-своему. Затянувшись дымной цигаркой, Егор насмешливо сказал:
— А чего ему бежать? Он нам не товарищ, Степа. Захороводила его аталыкова ключница…
Филипп сердито посмотрел на него: не первый раз уже старик подшучивал над ним.
Ключницей у аталыка была пленная персиянка, которую украли из родного дома во время одного из набегов. Высокая, стройная, с черными косами чуть не до пят, была она в молодости, наверное, очень красива. Но за пять лет плена быстро поблекла вся ее красота.
Не на радость, а на беду полюбила она Филиппа Ефремова. Встречался он с нею почти каждый день, но долго ничего не замечал. А она ухаживала за ним тайно и робко. То прикажет повару приготовить на обед русские щи, которые получались совершенно несъедобными, то тайком заменит сержанту старый халат на новый, шелковый, прямо с аталыкова плеча. Неопытный в сердечных делах сержант не понимал, почему она так часто вечерами поет в саду печальные персидские песни. Думал, просто тоскует человек. И однажды он подошел к ней, ласково заговорил, стал расспрашивать о доме, о близких. А она вдруг бросилась к нему на грудь и сама, забыв о всех приличиях и законах пророка, призналась сержанту в любви и просила стать ее мужем.
Что тут было делать? Ефремов смутился, стал избегать ее, но ключница никак не могла примириться с горькой мыслью, что он ее не любит, ходила за ним, как тень. А тут еще Егор со своими шуточками.
— Нечего зубы скалить, — зло буркнул Филипп. — Человек одинокий, к ласке тянется. Понимать надо.
А сам в душе подумал: «От ключницы надо таиться. Она помешать может побегу».
Но все вышло по-другому…
ДАЛЬНИЙ ПУТЬ
Вдруг утром вызвал Ефремова сам аталык и сказал коротко:
— Собирайся. Поедешь в Хиву, письмо повезешь. Иди к писцу, пусть выпишет грамоту.
Взял Филипп с поклоном письмо, а сердце у него бешено заколотилось. Вот он, долгожданный миг! Никто ведь, кроме аталыка, не знает, куда он послан. А что, если повернуть в другую сторону?
— Верно! — сказал Егор, узнав от сержанта о полученном приказе. — Верно, сей случай нельзя упускать. Будет писарь посольскую грамоту выправлять, скажи, что в Кукан (Коканд, город в Ферганской долине) едешь…
Ефремов так и сделал. И писарь, ни в чем не сомневаясь, красивой каллиграфической вязью выписал подорожную в Коканд юзбаши Ефремову и двум всадникам для охраны.
Теперь нужна была личная печать аталыка. Как ее достать? Ефремов, лихорадочно думая об этом, бродил по саду, и грамота жгла ему руку. Свобода была зажата в руке! Но куда она годна без печати… Ворваться к аталыку, убить его и забрать печать? Так бывает только в сказках о Бове Королевиче. Через порог не успеешь шагнуть, убьют стражники. Выманить печать хитростью? Но Данияль-бий хитрее змеи, его не обманешь.
Зашелестели кусты, и на дорожку вышла ключница. Ефремов торопливо сунул грамоту за пазуху.
Но она заметила, и губы у нее дрогнули в легкой усмешке.
— Уезжаешь, Яфрем-джан? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.
— Да, посылает вот аталык, — ответил неохотно Ефремов.
— Далеко? — она все заглядывала ему в глаза.
— В Хиву.
Она все смотрела, и он, смутившись, отвел глаза.
— Навсегда, Яфрем-джан? — тихо спросила женщина. — Почему ты молчишь? Я знаю. Сердца не обманешь. Я видела, как вы шептались втроем. Я все знаю.
Он молчал. Она долго ждала ответа, потом вдруг сказала:
— Дай мне грамоту.
Ефремов напрягся, как перед прыжком.
— Дай мне грамоту! — властно повторила она, протягивая руку. — Я была у писца, я все знаю. Давай же грамоту — она у тебя без печати.
И прежде чем Ефремов опомнился, ключница ловко выхватила у него грамоту и скрылась в кустах.
— Продаст она нас аталыку, — сказал Степан Родионов, узнав о случившемся. — Бежать надо не мешкая.
Егор угрюмо молчал, попыхивая цигаркой, задумчиво посматривал на Ефремова.
— Кони оседланы. Подождем, — наконец сказал старик.
Ждали в саду до обеда, стараясь все время держаться возле калитки, где к стволу старого карагача были привязаны оседланные кони. Оглядывались на каждый шорох, но ключницу заметили, когда та оказалась шагах в четырех от них.
Она шла по дорожке легко и бесшумно — простоволосая, в розовом праздничном платье, с трубочкой серой бумаги в руке. Все трое, не отрываясь, смотрели на эту бумагу.
Женщина подошла и молча протянула грамоту Филиппу. Тот развернул ее. В верхнем углу, как положено, красовалась большая печать.
— Да как удалось тебе?! — воскликнул Егор.
Ключница улыбнулась.
— Аталык любит после обеда спать, особенно если выпьет крепкой бузы. А сегодня она получилась на чудо хмельная. Он заснул, а печать выпала из-за пояса. Я ее подняла. Он так крепко спит, что печать хоть на лоб ему ставь…
Она старалась говорить весело, но губы у нее дрожали, и даже румяна не могли скрыть, как побледнело ее смуглое лицо. Филипп смотрел в ее большие, полные слез, подведенные глаза, и в душе у него разгоралось какое-то новое, неведомое прежде чувство.
