— Лучше я пойду с вами, — ответил Рагастен, стараясь совладать с волнением.
— Тогда пойдемте! Я подам сигнал…
Пока во Дворе чудес завершались приготовления к отчаянной обороне, в другом месте тоже кое-что происходило.
Мы видели, как Франциск I вместе с господином де Монкларом и вооруженным отрядом сходил посмотреть, что делается в усадьбе Тюильри, а увидев, что Жилет и шевалье де Рагастен исчезли, вернулся в Лувр, решив участвовать в походе на воров.
Между тем в отряде, который Монклар привел к дому Мадлен Феррон, был один человек, уже известный нашим читателям. То был Алэ Ле Маю.
Оказав герцогине д’Этамп помощь в похищении Жилет, Ле Маю сильно задумался.
Вывод из его размышлений был такой: ему следует опасаться герцогиню, а если король когда-нибудь узнает правду, весь его гнев падет на Ле Маю.
Узнав же о внезапной смерти старой госпожи де Сент-Альбан, он задумался еще сильнее.
«Умерла моя приятельница, — думал он, делая вид, что смахивает слезу, которой на самом деле не было. — Все когда-нибудь помрем, это верно. Но бедная старушка была крепкого здоровья. А умерла, говорят, от каких-то неожиданных колик. Я спрашивал в Бастилии: говорят, с ней эти колики случились, когда ей прислали фруктов. А кто ей прислал эти фрукты? Загадка… Только кажется мне, эту загадку вполне могут звать госпожой д’Этамп. Я-то фрукты в рот не беру и коликами не страдаю, зато очень даже могу в темном переулке как-нибудь напороться на шесть дюймов стали. Премного вам благодарен, сударыня…»
Размышляя далее, мэтр Алэ так еще сказал самому себе:
«А если Его Величество дознается, как звали человека, который похитил молодую красотку? Я видел, на всех парижских виселицах как раз приладили новые веревки… Да кой черт: новая, старая — все равно не нужен моей шее такой галстук!»
Тогда Алэ Ле Маю решил: во-первых, днем и ночью быть настороже, во-вторых, постараться оказать королю какую-нибудь особенную услугу.
Как мы уже говорили, в тот вечер, когда Монклар посетил домик в саду Тюильри, Ле Маю был в его отряде.
Когда пробили отбой, он задумался, куда же все-таки девались люди, которых хотели арестовать. Он видел, как сильно Франциск I желал этого ареста, как необычайно было его разочарование.
Кого же собирались взять? Ле Маю не знал. Но он подумал: «Тот, кто совершит этот арест, сразу станет любимцем Его Величества».
Из всего этого вышло то, что Ле Маю не пошел с королем и Монкларом в Лувр, а спрятался неподалеку от ограды Тюильри.
«Если этих людей там и вправду нет, с меня не убудет тут посидеть, — думал он. — Но никто ведь не видел, как отсюда кто-то выходил, да и в самом деле выйти отсюда нельзя, а значит, если я принесу королю добрую весть, мне выйдет большой прибыток. Буду, стало быть, ждать!»
И вот Ле Маю, спрятавшись за старыми деревьями, вменил себе в долг серьезное, внимательное наблюдение.
Ждал он довольно долго и уже собирался было отказаться от своей вахты, как вдруг кто-то вышел из дома. На невнимательный взгляд этот человек сошел бы за молодого дворянина.
Ле Маю понял, что это женщина. Это и в самом деле была Мадлен Феррон: как мы знаем, она выходила убедиться, что кругом все спокойно. Ле Маю приготовился пойти за ней, но она внезапно вернулась в дом.
«Надо еще подождать, — подумал наш наблюдатель. — Весь выводок должен быть в гнезде — значит, скоро наверняка вылетит».
И действительно, десять минут спустя показался огонек.
— Вот они! — прошептал Ле Маю.
Из дома вышел молодой дворянин, потом еще двое мужчин и две женщины.
Ле Маю пристроился шагах в пятидесяти позади Спадакаппы, замыкавшего этот маленький отряд, и осторожно пошел, прячась за деревьями, когда шли садами, или прислоняясь к стенам, когда проходили парижскими улицами, а если высокая фигура Спадакаппы останавливалась — падая ничком.
Когда дошли до улицы Сен-Дени, Алэ Ле Маю сменил тактику. Он вышел на середину улицы, горланя пьяную песню.
Так он прошел сначала мимо Спадакаппы, потом Рагастена, провожавшего двух дам.
Ла Маю задумал разглядеть хотя бы одно лицо. И он действительно увидел и Спадакаппу, и Рагастена…
Только он их совсем не знал.
Что касается женщин, они были так укутаны, что разглядеть было ничего невозможно.
Вдруг, как раз когда маленький отряд оказался в пятне света из окна кабачка, порыв ветра сорвал с дамских голов капюшоны.
Ле Маю, во весь голос допевавший четвертый куплет пьяной песни, так и застыл в изумлении.
Дамы уже натянули капюшоны обратно, но одну из них Ле Маю узнал.
Он изо всей мочи раскашлялся, как будто из-за этого и перестал петь, потом запел снова, пошел вперед и скрылся из вида.
— Маленькая герцогиня! — твердил он про себя. — Это маленькая герцогиня! Та хорошенькая пташка, которую я посадил в ту паршивую клетку по приказу госпожи д’Этамп! Вот те на! Так она удрала? Видно, дело хорошо оборачивается!
Он обогнал еще и Мадлен Феррон, а потом пошел вперед как раз настолько, чтобы не потерять тех, у кого сидел на хвосте. Тогда, конечно, так еще не говорили, но именно такой слежкой занимался сейчас Ле Маю.
Вдруг он увидел, как все они скрылись в богатом буржуазном, скорее всего, дворянском доме.
Ле Маю тотчас вернулся обратно и хорошенько запомнил дом, который и так был очень приметен.
— А тут у них настоящее логово, — прошептал он. — Теперь все понятно. Человек, который провожал дам, — родственник маленькой герцогини де Фонтенбло. Может быть, брат. Он выкрал ее от Маржантины с улицы Дурных Мальчишек. Король ее случайно увидел в усадьбе Тюильри. Но там в доме был тайник. А теперь они будут прятаться здесь. Хорошо поохотился, черти полосатые!
И Ле Маю радостно бросился в сторону Лувра. По дороге бандит размышлял, что ему теперь делать: «Кому рассказать — госпоже д’Этамп? Королю? Которого хозяина выбрать?»
Дойдя до Лувра, Ле Маю решил рассказать все королю. Кроме всего остального, можно было воспользоваться моментом хорошего настроения от доброй новости и что-нибудь выпросить.
Ле Маю был младшим офицером. Он сам с собой обсудил, чего просить: денег или повышение в чине. Выбрал деньги.
Мы уже могли видеть, что Ле Маю был человек очень практичный.
Войдя в Лувр, он застал там непонятную суету. Несколько рот аркебузиров строились во дворе, освещенном ручными фонарями лакеев. В конюшнях седлали лошадей.
Многие придворные уже сидели верхом в военной форме, то есть в кирасах и при палашах, колотившихся о бока лошадей.
Великий прево неподвижно стоял один и, ни слова ни говоря, наблюдал за всеми приготовлениями.
