Мысроко повидал на своем веку множество великолепных восточных дворцов, жил годами в мраморных покоях, убранных со сказочной роскошью, и «гостевой зал» князя Шогенуко показался ему жалкой полутемной конурой. Однако он отметил про себя, что в доме безукоризненно чисто и даже по-своему уютно.
Князь скромно посетовал на бедность «этого несчастного жилища», хотя по выражению его лица можно было догадаться, что Шогенуко вполне доволен своим хачешем и бедным его отнюдь не считает.
«Значит, у других князей еще хуже, — подумал Мысроко. — Вероятно, и в самом деле эти пши не думают ни о чем, кроме хорошей охоты и воинской славы…»
Жамбот сам снял бурку с плеч необычного гостя и чуть не уронил ее на пол, увидев диковинный халат. «Неужели турок? — подумал князь. — Нет, не бывает у турка лица истинного адыга[9], осанки горца да глаз, как осеннее небо перед восходом солнца. У наших людей встречаются глаза серого или голубого цвета, хотя не чаще, чем рыжие или русые волосы, а вот у турок или татар я таких глаз не встречал ни разу».
Саблю Мысроко снял сам и оставил ее в том углу, где уже было сложено остальное его снаряжение.
Хозяин усадил гостя на скамье, поближе к очагу, сам устроился рядом. Зашел Биберд и остановился возле Тузара, стоявшего пока у стены.
— Садитесь, друзья! — впервые разверз уста Мысроко. — Если воин не сидит в седле, он сидит у походного костра, а если не у костра, то за столом.
— Да, да! Садитесь, — подхватил Жамбот Шогенуко. — Так говорить о мужественных воинах может только воин, который еще более мужествен.
Биберд и Тузар поклонились и молча сели на другом конце скамьи, давая понять своим сюзеренам, что не желают мешать их беседе.
Мысроко решил не томить гостеприимного хозяина и сразу назвал ему свое полное имя. И не только имя, но и маршрут своего долгого и опасного путешествия.
— Князь! Ты видишь перед собой человека, прибывшего из далекого Египта, в котором уже много лун хозяйничают янычары султана Селима. Скажу больше: меня зовут Мысроко — это мое собственное имя. А имя родовое — такое же, как у моего родного дяди мелика[10] Туманбея. Здесь, на этой земле, где когда-то наши с тобой предки ездили друг к другу в гости, я буду зваться Тамби. Так оно звучит больше по-кабардински и не будет настораживать слуха любопытных заморских соглядатаев.
— Рад приветствовать в своем недостойном доме столь высокого гостя. — Жамбот слегка побледнел от волнения. — Мысроко Тамби… Кто бы мог подумать! До нас доходили слухи о падении славной адыгской династии. И что Туманбея… не знаю, правда ли это…
— Правда! — резким тоном перебил Мысроко. — Султан Селим подверг его мучительной и позорной казни. Аллах не удостоил дядю почетной смерти в бою, как за два года до этого помог снискать посмертную славу предшественнику Туманбея мелику Каншао аль-Гури. Хвала аллаху, что хоть мой отец не дожил до столь горестных и позорных дней. Семьи у меня в Каире не было. Я только собирался ею обзавестись. Оставаться в Египте после войны, конечно, не мог. Лишь случайно избежав гибели, я решил искать новое поле славы на древней кавказской родине.
— Наверное, халат и тюрбан мусульманского священнослужителя помогли высокодостойному Тамби в его путешествии, — сказал Шогенуко, не решаясь задавать прямые вопросы.
— Ты прав, — улыбнулся Мысроко. — Но я уверен, что и ты никогда не облачишься в одежду, которая не принадлежит тебе по праву. Настоящий воин не пойдет на такую низость даже ради спасения своей жизни. Почетный сан хаджи, а вместе с ним и этот наряд я заслужил, во время паломничества в священную Мекку. Но здесь, в Кабарде, ты, князь, будешь чаще меня видеть в черкеске и боевом шлеме. Ибо мне кажется, что из адыгского воина так же трудно сделать муллу, как из турецкого муллы сделать воина.
Шогенуко от души рассмеялся:
— Твои речи, высокодостойный гость наш, соответствуют твоему благородному званию. Ведь ты по праву должен у нас называться старшим князем.
— Ну, я пока подожду заявлять о своих правах, кроме права твоею гостя. — Мысроко встал, увидев вошедшую в комнату красивую молодую женщину в длинном, до пят, белом шелковом платье, расшитом золотыми и красными галунами.
Серебряный чеканный пояс туго стягивал ее тонкую талию. На голове была круглая, конической формы, шапочка из белой кожи, украшенная разноцветным бисером. Темные, как спелые ягоды терна, глаза, над которыми взметнулись стремительные черные крылья бровей, смотрели внимательно и спокойно. Полные алые губы чуть тронуты вежливой улыбкой. Женщина держала в руках овальный медный поднос с пузатым глиняным коашином[11] и несколькими резными деревянными чашами.
— Гуаша[12] моего огня, — представил он жену.
— Пусть день приезда наших гостей окажется для них счастливым, — сказала, поклонившись, княгиня и, поставив поднос на столик, разлила по чашам пенистый золотистый напиток.
— День, в который нас приветствует такая хозяйка, не может оказаться несчастливым, — серьезным тоном ответил Мысроко, принимая чашу из рук женщины.
— Хозяйка постарается, чтобы высокодостойному князю Тамби, сыну благороднейшего черкесского рода из Мысыра, понравилось в нашем доме, — тихо сказал Шогенуко, представляя гостя супруге таким вот несколько витиеватым способом.
При этих словах княгиня удивленно и радостно вскинула брови, широко улыбнулась, обнажив ряд ровных ослепительно белых зубов, и, еще раз поклонившись, неторопливо, с изящным достоинством удалилась из хачеша.
А в это время два крепких безусых паренька подвесили к очажной цепи котел с водой и бросили в него разрубленную на части тушу барана. Потом один из парней встал у двери, застыв, как стражник на посту, а другой отгреб в сторону от костра кучу углей от сгоревших дров, нанизал целый бараний бок на ореховую рогатину, очищенную от коры, и стал поджаривать жирные аппетитные ребра.
— А напиток хмельной, — сказал Мысроко, утерев усы. — Здесь, наверное, сок из…
— Нет, не из винограда, — успокоил гостя Жамбот. — Мы знаем, что последователи ислама не пьют вино. Кроме проса и меда здесь ничего нет. Это…
— Вспомнил, — перебил Мысроко. — Это махсыма. Слышал о ней от наших дедов, но в Египте мы не пили ничего, кроме щербета.
Биберд встал, наполнил опустевшие чаши и вернулся к своему столику, где они с Тузаром тоже отдавали должное крепкой, щекочущей носы махсыме.
— Боюсь, что я плохой мусульманин, — усмехнулся Мысроко. — Принимая от твоей хозяйки чашу, я готов был выпить что угодно, пусть даже вино. И еще: мне никогда не нравился обычай, по которому женщины и странах ислама, закрывают свои лица густыми сетками из конского волоса. Наверное, аллах накажет меня за то, что я не чувствую в себе нетерпимости к другим религиям. Вот и к тебе, князь, я ехал без колебаний, хотя заранее знал твое имя. Ведь оно означает «сын шогена», а шоген — это кабардинский священник христианской веры. Не так ли?
