— Мы пишем вместо Эдика.
— Какого еще Эдика-слово на х? — Федор тупо смотрел в тетрадь. Можно было подумать, что он не умеет читать. А может, и не умел. — Слово на Х а ослабленном значении — его знает. Да, нет, конечно, читать прапора обязаны уметь. Они же зеков каждый день на Зоне считают. — Фамилия?
— Чья, простите? — спросил Вова.
— Ваша, чья еще? — спокойно спросил Федор. Он был уверен, что тут дело нечисто. Писание — это только для отвода глаз. Но наркоты вроде не было. Водки тоже не нашли, как ни искали.
— Че вы тут делаете? — опять спросил Казанский. Он оглядел обоих парней и добавил: — Слово на букву Е — что ли? Это, между прочим, запрещено. Кто вам дал ключ?
— Да мы… — начал Витя.
— Ладно, сейчас проверим, — Федор поднял рацию. — Как ваша фамилия? — опять спросил он.
— Чья? — спросил опять Вова.
Прапорщик почесал карандашом лысину под фуражкой, но быстро на этот раз у него не получилось придумать какую-нибудь — слово на е — поговорку, и он сказал:
— Да твоя — слово на б — чья же еще?
— Ну может его, — Вова кивнул в сторону Вити.
Федор сел, сделал глоток еще горячего чифира из эмалированной кружки и снял фуражку.
— Достали вы меня, умники, — сказал Федор Казанский. — Сейчас если окажется, что вы врете, дешево не отделаетесь. Ребята, у вас палки с собой?
— С собой! — прапор и сержант, потрясли черными блестящими дубинками. Они перестали расхаживать по складу и стояли со сложенными внизу живота руками.
— Моё… — начал Витя, но Федор его прервал.
— Хуё-моё. — Как будто он только этого и ждал.
— Моя фамилия Пелевин.
Казанский посмотрел на Вову. Тот понял, что лучше больше не тянуть с ответами на простые вопросы.
— Сорокин.
— Что Сорокин?
— Владимир Сорокин.
— В натуре, что ли? — спросил второй прапорщик.
— Да косят, чай, — сказал маленький рыженький сержант Валера. Он только недавно устроился работать на зону. Леонида Радзинского он заколебал тем, что всякий раз предлагал ему принести чай или шоколад. И каждый раз забывал имя Эдик, назвал серьезно:
— Леонид, — Как царя Спарты, погибшего в битве с Ксерксом при Фермопилах.
А старлею оперчасти Виктору Ерофееву он уже два раза успел предложить стучать на прапоров.
— С этими всё ясно, — сказал Казанский, — вызывайте ДПНК.
Далее, Пелевин и Сорокин работают на компьютере в офисе Виктора Ерофеева, а Эдик Радзинский сидит в коридоре и тонко воет:
— О-о-о! Дайте хоть покурить.
Иногда ему из открытой настежь двери бросают бычки.
Вызвали ДПНК. Позвонили Ерофееву. На следующий день всё узнал и Кум, и Замполит. Только от Асма удалось пока скрыть факт нарушения режима.
— Не говорите ему пока ничего, — попросил Кум Замполита. — Товарищ Асм всего несколько дней на зоне. Такое происшествие может его травмировать.
— У него большой… психологический механизм в душе, — начал замполит Бычин, — выдержит. Вот только нас он не похвалит за нарушение ночного режима.
И они решили посадить зеков, косящих под Пелевина и Сорокина, прямо в кабинет Виктора Ерофеева. Дали настоящий компьютер, два блока Мальборо, банку кофе Амбассадор, пачек десять чаю, шоколад, шпроты и ящик американской тушенки. И сказали:
— Только пишите. — Фантастика.
Высокий, голубоглазый Кум стремительно вошел в кабинет своего заместителя и отчетливо, но мягко спросил потенциальных осведомителей:
— Фамилии?!
— Витя Пелевин.
— Вова Сорокин.
— Действуйте, ребята, — напутствовал писателей начальник оперчасти. — А этот волосатик, — он повернулся и презрительно посмотрел на опального драматурга. Пауза затянулась. Но главный опер закончил просто: — Пусть — слово на х — сосёт. Не можешь трахаться, соси, понял! — добавил Малиновский. Уходя он бросил, не оборачиваясь:
— Нашелся еще Элтон Джон…
— Фанташтика, — прошепелявил Эдуард Радзинский. Он сидел на корточках в коридоре и иногда потихоньку плакал.
Вышел Виктор Ерофеев.
— Ну ты чего здесь сидишь? — спросил он Эдуарда Радзинского. — Иди в отряд. Не надо было вола — слово на букву е. — Нашел себе рабов.
— По вашему примеру.
— Что? Что ты сказал, я не понял? А ну пошел вон отсюда! Ты с кем себя ровняешь, подлец? Ты за что здесь сидишь?
— За распространение наркотиков. Но мне подкинули. Вы же знаете.
— Вот и заткнись, любовь моя Меделиновый Картель.
— Разрешите мне хоть чем-то помочь великому празднику ликвидации Зоны.
— Ну, хорошо, ты меня разжалобил. Сиди здесь и разноси листы сценариев.
Так он и делал. Сорокин и Пелевин распечатывали несколько листов на принтере и звали Эдика:
— Кам хире.
А иногда из кабинета раздавалось:
— Да заткнется ли он когда-нибудь, наконец?
В ответ Эдик начинал еще выше произносить свое знаменитое:
— О-о-о! — Так, что все буквы сливались в одну протяжную. — Ооо!
Сцена напротив клуба. Народу на скамейках еще немного. Но представление уже началось. В глубине, в углах сцены стоят двое в персидских костюмах с голыми животами и периодически кричат разную ерунду. Одна — это женщина, доктор экономических наук, академик Ирина Владимировна Ахатова. Она кричит каждые пятнадцать секунд:
— Американский доллар рухнет через две недели. Американский доллар рухнет через две недели. Американский доллар рухнет через две недели. — И все это на полном серьёзе.
С другой стороны пузатый мужик в чалме с длинным бородавчатым носом каждые пятнадцать секунд кричит, поднимает руки перед собой и вертит ими игриво. Он кричит через другие пятнадцать секунд. Получается, что эти ребята оживляют сцену своими возгласами через каждые семь с половиной секунд. Она свою знаменитую фразу про американские доллары, а он:
— Вот они ручки-то! Вот они ручки-то! Вот они ручки-то! — Роль его исполняет известный финансовый воротила по фамилии Тар. С рожей больше похожей на жопу. Для этого случая его немного загримировали. Голубая мечта Тара сегодня осуществится.
— Кам хире!
— Не пойду. Дайте сначала сигарету. Целую. Почему вы ведете себя, как свиньи? Я что, вам сигарет не давал? — Эдик встал в дверях.
— Без фильтра, — сказал Виктор Пелевин.
— Не мы отдали этот приказ, — сказал Владимир Сорокин.
— Мы вообще не имеем права давать тебе ничего.
— Поэтому бросаете бычки, — сквозь слёзы проговорил Эдуард Радзинский. — Так не делается.
— Че будем делать? — спросил Пелевин.
