Путивль, Чернигов, Моравск и многие другие города встречали царевича хлебом-солью и колокольным звоном. Небольшой вначале отряд с каждым днём пополнялся за счёт переходящих на сторону царевича ратников и вскоре стал немалой силой.
Дни Годуновых были сочтены, и это лучше, чем кто-либо иной, понимал князь Шуйский, когда, поддерживаемый под руки челядью, поднимался неспешно по ступенькам на Лобное место. Только что отсюда была прочитана собравшемуся на Красной площади народу грамота царевича, и люди ждали, что скажет Шуйский.
Действительно ли человек, приближающийся во главе войска к Москве, царевич Димитрий?
Шуйский покосился на посланцев Лжедмитрия — дворян Алексея Плещеева и Гавриила Пушкина (оба, по странному совпадению, предки русских поэтов — Алексея Николаевича Плещеева и Александра Сергеевича Пушкина), — окинул своим холодным взглядом тысячи запрокинутых вверх лиц и, вскинув правую руку, зычно крикнул:
— Не имейте сомнения в сердцах и душах, православные! Подлинный царевич Димитрий Иоаннович грамоту сию за своей печатью с гонцами прислал. Умыслил Борис Годунов извести его, да просчитался Борис. Схоронили царевича от злоумышлении Битяговских люди добрые. Жив и здрав Димитрий Иоаннович. Замест него в Угличе попов сын погребён.
Эти же слова некоторое время спустя повторила всенародно и царица Мария Фёдоровна Нагая, инокиня Марфа, которую с почётом привезли в Москву, где её встречал новый царь (тогда-то, по преданию, царица и передала ему знаменитую печать, сделанную Прокопом Колченогим). Они обнялись, и Марфа перекрестила Лжедмитрия, который затем с сыновней почтительностью шёл пешком за её каретой.
В отличие от Шуйского, Марии Нагой не пришлось кривить душой, хотя она, разумеется, знала, что Димитрия давно уже нет. Но если ссыльным, покинувшим Углич и отправившимся в Сибирь, нужен был царь-заступник Димитрий Иоаннович, то изнывающей от унижений и жажды мести инокине Марфе также нужен был Димитрий Иоаннович — мститель. А человек, который назвал её матушкой и шел за её каретой, был мстителем, следовательно, её сыном. По его царскому повелению из Архангельского собора в Кремле был с позором выброшен прах ненавистного Бориса Годунова. По его же царскому повелению предали позорной смерти сына Бориса царя Фёдора и вдову Бориса Марью, дочь Малюты Скуратова.
Инокиня Марфа не забыла, как её привезли в Москву, когда появились первые слухи о Димитрии. Годунову необходимо было подтверждение, что Битяговские допреж того, как их растерзал народ, свершили своё чёрное дело, что человек, о котором говорят, не законный наследник занятого Борисом престола, а самозванец. Ан нет, не вышло. Напрасно у неё Борис лаской выпытывал, что да как, а Марья Годунова тыкала ей в лицо горящую свечу, всё норовя в глаза угодить. Не поживились вороны горькой, как полынь, правдой. Ничего у них не вышло. Ничегошеньки!
Уклончиво отвечала, подрагивая своими опаленными свечой бровями, инокиня Марфа:
— Верно то, государь, шептали людишки, что сынка моего Димитрия подменили и увезли тайно. Как не говорить? Говорили… Да токмо те, что говорили, померли. А имена ихние я запамятовала. Как не запамятуешь, когда в келье своей монашеской день-деньской богу молишься! Истину же те людишки говорили, нет ли, того не ведаю. Уж не взыщи, государь!
С тем и отправили её в обрат.
Свечой спужать восхотели!
Свеча… Вот она, свеча всемосковская, богом зажжённая, коя не брови, а весь род Годуновых дотла сожгла! Вот он, Димитрий — свет-Иоаннович, сынок её и утешитель, грозный царь и великий князь всея Руси. Жив он и невредим, а Годуновых да Битяговских могильные черви жрут, жрут да нахваливают: хороши-де пироги деревянные с начинкой из Годуновых, всем яствам яство!
Так-то…
А потому здрав будь, всемилостивейший царь Димитрий Иоаннович!
Подлинный ты по делам своим!
Так Лжедмитрия признали инокиня Марфа и всегда чувствующий, откуда дует ветер, хитроумный князь Шуйский. Так его признал народ.
21 июля 1605 года он был торжественно коронован и процарствовал на Руси без малого одиннадцать месяцев.
Лжедмитрий довольно быстро освоился со своим новым положением. Это уже был не прежний человек, вынужденный заискивать перед королём, папским нунцием и польскими магнатами, раздавая направо и налево щедрые обещания.
Первыми это почувствовали польские послы, когда им объяснили, что королю Сигизмунду не следует рассчитывать на какие-либо территориальные уступки со стороны России. Царь и великий князь всея Руси Димитрий Иоаннович благодарен-де королю за помощь в возвращении отчего престола, но королю должно быть хорошо известно, что Смоленск — исконная русская земля.
Почувствовал это вскоре и князь Василий Шуйский, когда ему как-то пришлось, согнувшись в три погибели и кряхтя, подставлять скамеечку под царские ноги. А затем это дали понять и сенатору Речи Посполитой сандомирскому воеводе Юрию Мнишеку, отцу царской невесты Марины.
Мнишек уже имел некоторое представление о тех поистине сказочных изменениях, которые произошли в судьбе скромного молодого человека, так неуверенно чувствовавшего себя в роскошном замке сандомирского воеводы. Гонцы из Москвы привозили такие подарки, что у воеводы от изумления стекленели глаза.
Чего здесь только не было! Соболя, оправленное в золото и усыпанное бриллиантами оружие, четки из невиданно крупного жемчуга, золотой рукомойник и золотой же таз, жемчужины величиной с мускатный орех, браслеты из алмазов, золотые часы в виде барана и верблюда, алмазная корона для Марины, богиня Диана, сидящая на золотом олене, пеликан, клювом достающий для птенцов своё, сделанное из рубинов сердце…
И всё же, проходя мимо застывших, как статуи из камня, алебардщиков в фиолетовых кафтанах, с серебряными алебардами, воевода испытывал некоторую робость. Но главное его ждало впереди — в Большой золотой палате Кремля, своды и стены которой были украшены дивной росписью и портретами великих князей и царей земли Русской, а длинный, тянущийся через всю залу помост устлан узорчатым персидским ковром.
От ослепительного блеска золота, серебра и драгоценных камней воевода на миг зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел молодого человека, который просил у него руки Марины. Да подлинно, он ли это? Молодой человек восседал на троне под балдахином, на котором сверкал двуглавый орёл, сделанный из червонного золота. Над головой повелителя России — покрытое финифтью и филигранью распятие с огромным золотисто-красным топазом. Чуть пониже — усыпанная драгоценными камнями икона. Сам царь Димитрий Иоаннович — в цветной одежде, почти сплошь покрытой жемчугами и самоцветами. На груди — ожерелье из алмазов и алых, как пролитая в Угличе кровь, рубинов. На голове — корона, в правой руке — зелёный от бесчисленных изумрудов скипетр.
