— Еще не прошло и двух недель, как мы отправились в путь, так что нам рано думать об отпуске.
— Почему бы нам не взять хотя бы маленький отпуск? — взмолился доктор. — Два-три вечера, не больше. Этого достаточно, чтобы я показал тебе место, где Орлеанская Дева была сожжена как ведьма, и гробницы крестоносцев в соборе.
— Это вы можете сделать сегодня, — твердо сказал Роджер. — А так как, по вашим словам, здесь нас ждут только неприятности, завтра утром мы направимся на юг, к меньшим городам, где получим большую прибыль.
— Пусть будет так, — вздохнул доктор. — Но для своего возраста ты строгий надсмотрщик. Я намеревался просить всего лишь небольшой отдых для моих старых костей и, возможно, несколько крон из нашего заработка, чтобы приобрести средства для согревания внутренностей.
— Я в этом не сомневался, — промолвил Роджер. — Но один маленький глоток, как вы сами говорили, ведет к второму, а если у вас начнется запой, мне не сдвинуть вас с места. Я не имею ничего против сытного обеда с бутылкой хорошего вина, но умоляю ограничиться этим и завтра двинуться в путь.
Доктор немного повеселел и вроде бы смирился с борьбой Роджера против его пороков. Они не стали открывать торговлю в Руане, но им пришлось столкнуться здесь с неприятностями.
Остановились компаньоны по совету доктора в маленькой гостинице «Золотое яблоко» на берегу реки. Отведя в конюшню Месье де Монтеня и отнеся вещи к себе в комнату, они спустились в приемную и застали там толпу матросов, недавно уволенных с военного корабля. Как и в Англии, большинство из них были насильно завербованы на службу и провели лучшие годы молодости, плавая по морям и сражаясь на последней войне. Теперь, когда французский флот постепенно сокращался, их уволили с жалованьем, которого с трудом хватало на месяц, а между тем лишь немногие из них владели ремеслом, позволяющим зарабатывать на жизнь на берегу.
Естественно, они пребывали в скверном расположении духа, и Роджер, узнав причину их недовольства, неосторожно заметил, что финансы французского короля, должно быть, находятся в плачевном состоянии в сравнении с финансами короля Англии, так как последний выдает морякам при увольнении солидные премии, поэтому они отправляются на берег с карманами, полными золота из их доли призовых денег, заработанных на кораблях, где они служили.
Узнав, что Роджер англичанин, матросы отнеслись к нему враждебно. Они понятия не имели о подлинных причинах последней войны, но не сомневались, что именно из-за нее их схватили вербовщики и вынудили провести много лет, полных тяжелого труда и опасностей, вдали от семей. Более того, им внушили, что коварные англичане, желая властвовать над миром, навязали войну мирной Франции и что каждый англичанин достоин самой жгучей ненависти. Поэтому они смотрели на Роджера как на виновника их недавних тягот и теперешних нужд.
С угрожающим видом полдюжины смуглых и жилистых моряков столпились вокруг, выкрикивая грязные оскорбления по адресу Роджера и Англии, а уличные женщины, которых они подобрали, высадившись на берег, аккомпанировали им злобными пронзительными воплями.
Только вмешательство доктора спасло Роджера от жестокого избиения. Зычным голосом старик успокоил толпу. Он упрекнул матросов за их невежливость по отношению к гражданину страны, с которой Франция ныне находится в мире, и указал, что прошлая война началась в 1778 году, и Роджер — вследствие юного возраста — не мог принимать в ней участия.
Голубоглазая шлюха, очарованная внешностью Роджера, также внесла свой вклад, обрушив поток брани на обескураженных матросов и называя их сворой невоспитанных забияк, пытающихся изувечить безобидного паренька.
По предложению доктора Роджер угостил компанию выпивкой, и на этом инцидент был исчерпан. Когда они поднялись в свою комнату, доктор объяснил Роджеру, что необразованные люди во Франции до сих пор злы на англичан из-за добавочных налогов и других трудностей, вызванных войной, поэтому было бы разумно, если бы его компаньон взял себе другое имя и выдавал себя за уроженца какой-нибудь иной страны.
Роджер, гордившийся тем, что он англичанин, сначала возмутился предложению доктора, но постепенно убедился в его разумности, и после небольшой дискуссии было решено, что из-за своего акцента Роджер может сойти за эльзасца, так как большинство жителей этой провинции в детстве говорили только на родном, немецком, языке,
Решили, что Роджер сохранит свое имя во французском произношении и будет зваться Роже Брюк — наиболее близкий французский вариант фамилии Брук.
В понедельник они переправились через Сену и двинулись по деревням Центральной Нормандии через Берне и Лизье к Кану. Августовские дни были теплыми и приятными; жизнь казалась интересной и разнообразной. Их товары постепенно убывали, сумка с деньгами становилась все тяжелее, и когда 30-го числа они добрались до Кана, их общий заработок составил двадцать три луидора.
В этом городе доктор также был не прочь устроить маленький отпуск, но Роджеру не без труда удалось отговорить его на том основании, что через два дня начнется сентябрь, поэтому они могут рассчитывать только на пять-шесть недель хорошей погоды и должны воспользоваться ими в полной мере.
Доктор признал, что в этом есть здравый смысл, так как зима — скверное время для странствующих лекарей, и чем больше они заработают при хорошей погоде, тем чаще смогут отдыхать, когда дожди и бури превратят дороги в трясину.
Во второй половине дня, чтобы не оставаться в душном городе, они отправились на луг, откуда виднелись шпили нормандских церквей, и прилегли отдохнуть на солнце.
Подремав немного, доктор спросил Роджера, нравится ли ему теперешняя жизнь и не хочет ли он сделать их партнерство постоянным.
— Очень нравится, — ответил Роджер, — и я рад тому, что повстречал вас, но как только накоплю достаточно денег, чтобы обеспечить себе на какое-то время независимое существование, намерен вернуться в Англию.
— Но не будь у тебя таких планов, ты хотел бы остаться со мной? — настаивал доктор.
Роджер сильно привязался к старику и, зная, что подобная жизнь никогда не сможет удовлетворить его честолюбия, не хотел оскорблять чувства своего компаньона.
— Мы отлично ладим, и мне будет жаль расставаться с вами, — ответил он. — Пусть мы дурачим одних людей и подвергаем опасности других, продавая им сильнодействующие снадобья, все равно пользы приносим значительно больше. Тем не менее кое-что меня печалит.
— Что?
— Та нужда, в которой пребывают люди, за чей счет мы живем. Они забиваются, как животные, в шаткие хижины, где протекают крыши, а в окнах часто нет стекол, препятствующих ветру и холоду. Мне зачастую стыдно брать у них последние жалкие су.
