«Этот предатель Рамон знал и не сказал мне, опасаясь, что я брошусь разыскивать Фульвио…»
– На «Санта Крус», – повторила Зефирина, оставив без внимания неприятный для нее вопрос Кортеса.
Она смотрела вдаль, на галеру «Консепсион», чьи огромные весла ритмично рассекали морскую гладь.
«Я сошла с ума», – подумала Зефирина, протирая глаза. Изменив курс, галера больше не двигалась в общем ряду флотилии, но направлялась прямо к флагманскому кораблю.
Прежде чем Зефирина успела что-либо произнести, в дверь постучали.
– Мессир Кортес, у «Консепсион» неприятности… Это Педро де Кадикс пришел предупредить адмирала.
– Какого рода?
– Они подняли сигнал бедствия.
Кортес взял подзорную трубу.
– С виду на борту все в порядке.
– Капитан Фернандес просит личной аудиенции у вашей милости, чтобы известить о государственной измене.
– Измена! Черт! Посигнальте ему, Педро…
Кортес посмотрел на клонящееся к закату солнце.
– Ночью мы ляжем в дрейф, пусть вышлют шлюпку, Фернандеса мы примем вечером… Пригласите его на ужин. Извините нас, дорогая.
И с этими словами Кортес вышел из каюты в сопровождении Педро де Кадикса. Оставшись одна, Зефирина схватила подзорную трубу, которую не сразу удалось отрегулировать. Наведя ее на галион, она принялась внимательно изучать судно.
Моряки убирали паруса с фок-мачты. Галера замедлила ход.
Взгляд Зефирины скользнул по палубе, по задней рубке, более удлиненной, чем на галионах. Зефирина знала, что это возвышение называлось на галерах «каретой» или «алтарем» и соответствовало парадису на галионах и каравеллах. Над ним колыхался большой красно-золотой тент.
Это был командный пункт, место для избранных, где обычно собирались офицеры, спасаясь от зловония, исходившего от каторжников.
Благодаря мощной подзорной трубе, Зефирина на расстоянии вытянутой руки от себя видела в окружении подчиненных того, кто, вероятно, и был капитаном Фернандесом. Его жесты говорили о том, что он отдает команды для подготовки судна к трудному маневру на воде.
Зефирине следовало бы отложить трубу и подняться на палубу, но она, словно зачарованная, не могла оторвать взгляда от капитана Фернандеса: ей бросились в глаза гордый разворот плеч, на которых, словно влитая, сидела кираса и мощная шея, обрамленная тонким белоснежным воротником. На голове у него красовалась широкая серая шляпа, чье красное перо скрывало лицо… Когда он обернулся, чтобы посмотреть на галион, Зефирина смогла разглядеть только черную бороду.
В окружении четырех офицеров капитан Фернандес спустился к шлюпке с шестью гребцами. Зыбь на море усилилась, и править шлюпкой было трудно.
Зефирина видела, как фелука опускается и поднимается на волнах рядом с галерой. Капитан Фернандес занял место рядом с гребцами, показав Зефирине свою широкую спину.
«Я слишком нервничаю… Фульвио, любовь моя… ты чудишься мне повсюду», – подумала она.
Еле держась на ногах, Зефирина отложила подзорную трубу и решила подняться на вторую палубу. Судно качнуло, и она споткнулась в коридоре. Наконец, ей удалось добраться до заднего мостика. Отсюда Кортес и другие офицеры наблюдали за передвижениями шлюпки.
Вся флотилия легла в дрейф.
Между «Консепсионом» и «Викторией» фелука танцевала на волнах, словно ореховая скорлупка. Педро де Кадикс выглядел озабоченным. Он смотрел на небо, которое затягивалось черными тучами.
– Начинается шторм, мессир. Это неосторожно… Кортес прикинул расстояние между фелукой и «Викторией».
– Поднимите сигнальные флаги…, – приказал он. – Пусть Фернандес как можно быстрее возвращается. Отложим до завтрашнего утра. Приказ всей флотилии становиться под паруса!
Пока моряки выполняли команду, Зефирина наблюдала за шлюпкой, которая с трудом пришвартовалась к «Консепсиону». Последнее, что ей удалось рассмотреть среди волн и брызг: стоящий в фелуке капитан Фернандес смотрит на удаляющийся галион.
Стемнело, вечер прошел, как обычно.
Корабль подпрыгивал на волнах, но это не мешало ни Кортесу, ни его офицерам ужинать.
За столом Зефирина была рассеянна, ее мысли были далеко. Кортес, отнеся это на счет непогоды, стал успокаивать ее.
– Всего лишь небольшая зыбь. Завтра небо будет ясным, как ваши зеленые глаза, прекрасная сеньора.
Галантный испанец и его офицеры выпили за здоровье Зефирины. Это не произвело на нее никакого впечатления. Она думала о широкой спине капитана Фернандеса.
Разбудил Зефирину какой-то грохот.
«Мне в пору долгих майских дней
Мил щебет птиц издалека,
Зато и мучает сильней
Моя любовь издалека.
И вот уже отрады нет,
И дикой розы белый цвет,
Как стужа зимняя, не мил».
Почему ее губы, словно молитву, повторяли поэму ее любимого трубадура Тибо Шампанского[101]? Ах, в те времена умели воспевать любовь!..
Глухие удары раскачивали корабль.
«В нас палят из пушек», – в полудреме подумала она.
Ее рука поискала Кортеса, который еще не ложился, когда она заснула, но наткнулась на пустоту.
Бум! Бум! Бум!
Качка была ужасающей. Зефирина хотела встать с кровати и полетела на пол, чуть не ударившись головой о крышку стола… оглушенная, она поднялась на ноги, но ее, словно соломинку, отбросило к сундуку.
В каюте адмирала все ходило ходуном, рушилось, падало с адским грохотом: оловянные блюда, карты, печатки, навигационные приборы, кожаные жбаны, проносились перед Зефириной. Ей пришлось нагнуться, увертываясь от них и закрываясь руками.
Наконец она поняла: флотилия попала в шторм.
Вцепившись в колонну кровати, она попыталась встать. Зрелище, которое она увидела через большой застекленный иллюминатор, который, к счастью, выстоял перед бурей, могло напугать кого угодно. При вспышках молнии Зефирина увидела бушующие волны. Раздался сухой треск – это разбилось одно из оконных стекол. Хлынула вода, Зефирина набросила на рубашку плащ и, пошатываясь, хватаясь за все, что попадалось ей под руку, добралась до двери.
Открыть ее оказалось очень трудным делом. Каждый раз, когда ей казалось, что она достигла цели, ее отбрасывало назад. Послышался адский скрежет. Зефирине, держась за стены, удалось выйти в коридор.
Шатаясь, словно пьяная, она добралась до комнаты Плюш. Перед ней предстала картина в дантовском стиле. Иллюминатор, закрытый промасленной бумагой, прорвало. В зияющее отверстие виднелись волны, огромные, как горы, высокие, как башни. Они хлестали в окно. На полу стояла вода в фут высотой. На кровати, словно на плоту, скрестив ноги, сидела мадемуазель Плюш.
– Это конец света, малышка Зефирина…! – простонала дуэнья, узнав свою хозяйку.
