что Настя тоже решила взяться за дело.
– Где золотые пуговицы? – негромко спросила дочь Мономаха, отложив в сторону свою ложечку. Ян немедленно отложил свою. Он глаз не сводил с княжны. Евпраксия подняла на неё рассеянный взгляд.
– Ты что-то сказала, Настя?
– Я спрашиваю, где пуговицы?
– О чём ты?
Голос Евпраксии прозвучал так высокомерно, что ноздри Насти раздулись. Филипп, заметив это, вскочил. Взяв из воды розгу, он протянул её сквозь кулак, как бы проверяя, нет ли на ней сучков. Евпраксия поглядела ему в глаза. Он их не отвёл. Даже усмехнулся. В присутствии княжны Насти, которая предварительно наболтала ему с три короба всякой дряни, мальчишка был очень смел перед госпожой Евпраксией. Так-то он побаивался её, поскольку она с недавних времён при каждом удобном случае на него обрушивала свой гнев. Проще говоря, драла за уши.
– Очень странно, что ты не можешь припомнить такие пуговицы, сестрица, – снова заговорила княжна тоном глубочайшего сожаления, быстрым жестом вернув Филиппа в прежнее состояние, – ведь они – из чистого золота, и на каждой из них отчеканен ромейский герб. Двуглавый орёл.
– Двуглавый орёл? – мило улыбнулась Евпраксия, доев кашу и холодец, – так бы и сказала, сестра! Вот я эти пуговицы и вспомнила. Но признайся, как ты узнала о том, что я забрала их у гусляра? Какая змея тебе это на ухо прошипела?
Настя не собиралась что-то утаивать от Евпраксии, но с Меланьей тоже ей не хотелось ссориться. И она поступила хитро – взглянула не на саму Меланью, а на подошвы её босых вытянутых ног, белевшие совсем рядом, и громко вскрикнула:
– Ай, Меланья! На твою правую пятку влез таракан! Берегись, сестра – он очень похож на митрополита.
Меланья в бешенстве разоралась на таракана, и тот от неё сбежал, спрыгнув на пол. Брезгливо взмахнув ногами, вспыльчивая боярыня подогнула их под себя и утихомирилась. Судя по её глазкам, в золотой чаше был мёд.
– Бедный таракан, – вздохнула Евпраксия, отодвинув пустую тарелку с ложкою, – лучше бы вы его раздавили, сёстры, чем обижать, да ещё два раза!
Сделав глоток настоечки, она пристально поглядела на Яна. Тот засопел и начал краснеть. Настя и Меланья также уставились на него зоркими глазами, но не успели привести в чувство, так как Евпраксия уже спрашивала глубоким и нежным голосом:
– Братец мой, а ты для чего пригласил Филиппа?
– Вставай и снимай штаны, – сказал Ян. Он злился на самого себя за то, что волнуется. Но Евпраксия знала, как справиться с этой злостью.
– За что прикажешь меня пороть? – осведомилась она, добавляя в голос немного сухости и досады, – скажи мне, брат, в чём я провинилась?
– А разве я это не сказал тебе в кабаке? Ничего не помнишь? Напилась вдрызг?
– В каком кабаке? Когда?
– Да третьего дня, у Ираклия! Хорошо ты плясала там, сладко целовалась с Вольгой-разбойником! Долго ты ещё будешь позорить нашу семью, вовсе позабыв стыд и честь?
Настя и меланья были довольны Яном, и он был сам доволен собой. Последнее обстоятельство для Евпраксии было уже половиной дела.
– Я, конечно, штаны спущу, раз ты мне приказываешь, – сказала она со вздохом, – если уж ты решил, что надо меня посечь – так тому и быть. Я тебя обязана слушаться. Но сначала скажи мне, братец – Вольга Всеславьевич извинился перед тобой? Он давал мне слово, что извинится!
– Нет, ничего подобного не было, – сказал Ян, слегка растерявшись. Дальше Евпраксии нужно было действовать быстро, чтобы двве гадины не успели вклиниться в разговор. Тут же вскочив и как бы начав развязывать тесьмы юбки, она продолжила:
– Очень странно! Должно быть, ужасно стыдно ему. Но я с ним поговорю. Скажу, что ты согласился его принять и спокойно выслушать. А ответь мне вот ещё на какой вопрос, мой любимый брат: ты Меланью тоже велишь сегодня пороть? Или, может быть, её уже наказали?
– Меланью? Пороть? За что? – удивился Ян.
– Как – за что? За то, что она тёте солгала про мой больной зуб! Филипп может подтвердить, что произошла с нашей дорогой сестрой такая беда.
– Нет, я не хотела обманывать никого, – заёрзала в кресле, застрекотала босая праведница в ответ на быстрый взгляд Настеньки, – мне действительно показалось, что зуб у неё болит, она очень часто руку прикладывала к щеке!
Евпраксия улыбнулась. Тесёмки юбки, затянутые двойным узлом, никак всё не поддавались её изнеженным пальчикам.
– Ну а ты что скажешь, Филипп? – спросила она, полуобернувшись к мальчику с розгами. Взгляд, в который она вложила всю свою силу, привёл в растерянность и его.
– Мне госпожа Янка сказала, что Ян должен наказать госпожу Меланью за эту ложь, – ответил Филипп, – да, так и сказала: «Пусть брат её за враньё прилежно накажет!» А каким образом следует наказать госпожу Меланью, не уточнила.
Евпраксия поглядела опять на Яна. Тот промолчал, жестом пояснив, что тётя лично ему, видимо, забыла это сказать или передать.
– Я всё поняла, – с досадой проговорила Настенька, перестав наблюдать за стараниями Евпраксии развязать тугой узелок тесёмок и заострив внимание на Меланье, которая усмехнулась с некоторой тревогой, – Меланью тоже следует наказать, раз так приказала тётя. Только не розгами. Нашу праведницу пороть – столь же неразумное дело, как стричь свинью: толку будет мало, а визгу – много. Я с ней потом разберусь сама, дам ей десять раз хорошенько ложкой по лбу дубовому! А ты, Ян, сейчас разберись-ка всё же со своей старшей сестрой.
– Которая вообще никому ничего плохого не сделала, – поспешила Евпраксия скрестить саблю с самой княжной, так как пропускать от неё удары было никак нельзя, – не думаю, брат, что Вольга захочет пить с тобой мёд! Я, во всяком случае, не желаю его об этом просить. Ты несправедлив!
С этими словами старшая дочь Путяты даже позволила себе сесть, чтобы разрыдаться. Впрочем, со вторым делом она не справилась. Да оно и не нужно было, поскольку Ян призадумался, впечатлённый её словами, а Настенька и Меланья набросились друг на друга. Первая, взяв увесистую мешальную ложку, измазанную вареньем, старательно облизала её своим длинным язычком, глядя на Меланью. Та, задрав нос, холодно промолвила:
– Ай, спасибо тебе, княжна! Но только имей в виду, что ни тётя Янка, ни твой отец, ни митрополит вовсе не считают мой лоб дубовым.
– Тогда подумай о том, что благодаря мне ты сейчас не будешь визжать под розгами, дура! – пожала плечами Настенька, кладя ложку на стол. Меланья, однако, вцепилась лишь в одну мысль – об оскорблении, нанесённом ей. Храня эту мысль на своём лице, святая угодница распрямила ноги из-под упругих ягодиц и величественным движением поднесла ко рту золотую чашу. Её старшая сестра, между тем, уже не пыталась выдавить слёзы из своих дивных очей. Но громко
