Похоронив свою старшую дочь, Исмаил не сразу оправился от горя. Он, пожалуй, впервые так остро, всем сердцем почувствовал, какая это великая беда – смерть родного человека…
А жизнь делала свое дело. Очнувшись, Исмаил осознал, что в порыве душевной боли и ярости он совершил непоправимую ошибку. Ему и раньше не очень верилось, что племянник Сулейман единодушен с ним во всем. И вот свершилось: Сулейман поистине будто только того и ждал, чтобы получить полную волю. Поди-ка теперь оправдайся перед генералом Хакки-пашой. Да и не только перед ним. Имам из Гоцо и шамхал Тарковский, вернувшие Исмаилу все, что у него было отнято большевиками, тоже не простят ему. И хотя между собой они как кошка с собакой, но против большевиков стоят единой стеной. Исмаил ума не мог приложить, как ему теперь выкрутиться из создавшегося положения. Для начала он велел позвать Сулеймана. Тот не заставил себя ждать, но явился с Умаром из Адага, недавно сменившим Муртуза-Али, которого Али-Баганд отправил на другое задание.
– Это еще что за кожаная куртка в моем доме? – словно бы ничего не зная, угрюмо бросил Исмаил, скривив свое измученное, помятое тяжелым сном лицо. – Комиссар?
– Да, комиссар! – ответил Умар из Адага.
– Большевик?
– Да. Умар из Адага я.
– И что же ищет бывший абрек, а ныне большевик в моем хуторе? – спросил Исмаил, обращаясь к племяннику.
– Я нашел здесь добрых людей и навожу порядок! – вместо Сулеймана ответил Умар из Адага.
– Не тебя спрашиваю! – рявкнул Исмаил. Острым своим нюхом он уже почуял, что, пока он предавался горю, племянник, не раз благосклонно высказывавшийся о большевиках, теперь и вовсе переметнулся к ним. Возмущению Исмаила не было границ. – В моем доме большевистское логово устроил!
– Нам некуда больше деваться, дядя. И ты напрасно возмущаешься! – сказал Сулейман. – К тому же ты ведь и так расстроен, побереги себя. И постарайся поразмыслить, может и сам поймешь, что к чему.
– Ничего не понимаю, о чем ты? Кому это «нам» некуда деваться? – Понимать-то он понимал, но уж очень ему не нравилась самостоятельность племянника.
– Могу объяснить: нам – это нам с тобой. Если мы не с турками, если мы против Бичерахова и если мы не выполняем приказов Горского правительства, то позволь мне спросить, с кем же мы тогда?
– Ни с кем я! Сам по себе! Мои люди и я!
– Смешно… Нет у тебя твоих людей.
– Как нет? А где же они, мои бойцы?
– Ты доверил их мне, вот я и распорядился…
– Отдал их комиссарам?
– Да. Это лучше, чем оказаться ни с чем и ни с кем.
– Безмозглый осел! Да чтоб твой род передох, чтоб тебе ослепнуть, околеть! Ты понимаешь, что ты наделал? Исмаил – и вдруг комиссары, а? Где мои бойцы? Немедленно выстроить их на майдане, я сам спрошу их, с кем они и за кого… Я приказываю, я хочу с ними поговорить! – Лицо его исказилось в злобной гримасе.
– Комиссар, сделай одолжение, – обратился Сулейман к Умару из Адага, – собери людей, а я пока побеседую с дядей. Быка за рога не удержал, теперь, видишь, хочет за хвост ухватиться…
– Мне не о чем разговаривать с родственником, который выбивает столбы из-под фундамента своего же дома.
– Не о чем, а придется. Припомни мудрое слово: лягнешь доброе, останешься со злом. У тебя теперь выбора нет!
– Ты еще и грозишь мне? Если бы у кошки крылья… Может, и арестуешь?
– Если понадобится…
– Сын блудницы! Убирайся к себе в Астрахань! – И Исмаил вдруг с размаху потной ладонью своей влепил племяннику пощечину, да с такой силой, что звук ее долетел даже до комиссара, спускавшегося по лестнице.
В блуждающих, мутных глазах Исмаила перемешались и ненависть и бессильная ярость.
– Ну вот что, дядя! Будь на твоем месте любой другой, я бы не задумываясь застрелил его. Тебе прощаю. Но пусть это будет в первый и в последний раз, что ты беснуешься. Пора во всем разобраться. Не думай, я тоже не дурак. Раз принял такое решение, значит, считаю, что так и надо поступать. Осмотрись вокруг. Постарайся понять, что делается в России. Молодая советская власть борется и побеждает. Идти против народа в таких обстоятельствах равносильно самоубийству. Не думай, что я во всем подчинился большевику Умару из Адага. Просто я понимаю, что правда сейчас на их стороне. И должен тебе сказать, что мне тоже нелегко было с этим согласиться. Но когда я увидел, каким пламенем зажжены люди, я осознал, что с этого пути уже не свернешь… Если мы не пойдем за ними и даже впереди них, они нас растопчут…
– Я давно чувствовал, что из тебя не высечь искры для большого пожара.
– То, что сделал я, пришлось по душе твоим людям. Рано или поздно они все равно отвернулись бы от нас. Так не лучше ли быть с ними, под их защитой, чем оставаться в одиночестве? Пойми же наконец меня!
– И ты уверен, что большевики так сильны?
– Сила не в них одних, она в тех, кто готов идти за ними в огонь и в воду. А это народ…
– «Народ, сила», – раздраженно повторил Исмаил.
И даже в этом раздражении Сулейман уловил нотку здравого смысла. «Неужели что-то поймет?» – подумал он. В это время доложили, что оба отряда построены на майдане. Исмаил осмотрел себя, поправил маузер на ремне и решительно шагнул из комнаты. Сулейман последовал за ним.
Бойцы удивили Исмаила своим необычно бравым видом и даже какой-то выправкой. Люди попросту преобразились. На лицах и следа не осталось от былой обреченной покорности. Глаза у всех горели достоинством и гордостью. Это, с одной стороны, обрадовало Исмаила, а с другой – задело по самолюбию.
– Чьи вы бойцы?! – спросил он, и это прозвучало очень глупо.
Приличия ради следовало сначала хотя бы поздороваться с людьми, поздравить с победой, которую они одержали над турками… Ему не ответили. Он повторил свой вопрос и снова не получил ответа. Тогда Исмаил поманил к себе пальцем одного бойца. Мухамедом его звали. Он тихо подъехал и спешился перед Исмаилом. Сейчас это был не тот человек, каким хозяин знал его раньше. Он смело смотрел вперед.
– Вот ты, скажи мне, – спросил Исмаил, – кому ты служишь?
– До сегодняшнего дня я и сам толком не знал, – ответил боец, – а теперь знаю. Я служу соплеменникам своим и моему истерзанному краю.
– Кто твои враги?
– Все те, под чьим гнетом стонут наши аулы…
– Кто друзья у тебя?
– Друзья народа – мои друзья!
– А я кто?
– Ты родич нашего командира, дядей ему приходишься.
– И все?
– Да, все. Просто родственник.
– Ах ты, собачий сын! Родственник шакала! – вскинулся было Исмаил, но боец перебил его:
– Прошу уважать других, если хочешь, чтобы тебя уважали, Исмаил. Ты такой же, как и мы, – будешь с нами хорош, и мы с тобой добром…
