Тем временем сэр Джон и его спутник, которых ходьба вскоре чрезвычайно утомила, прилегли на траве, у подножия земляного пригорка высотою в пять-шесть футов. Тяжелый сон, скорее — забытье, затуманил им мозг, глаза непроизвольно закрылись. Понемногу они впали в состояние какого-то оцепенения. Пустота, которую они ощущали внутри, мучила их. А оцепенение могло на какое-то мгновение прекратить испытываемые муки, и они поддались ему. Сколько времени длилось это сонное состояние, ни бушмен, ни сэр Джон сказать не могли, но час спустя сэр Джон почувствовал, что его разбудили какие-то неприятные покалывания. Он встряхнулся, постарался снова заснуть, но покалывания продолжались, и, потеряв терпение, он открыл глаза.
По его одежде бегали полчища белых муравьев. Ими были покрыто все лицо и руки. Нашествие насекомых заставило его вскочить, словно внутри у него развернулась пружина. От этого резкого движения проснулся бушмен, лежавший с ним рядом. Мокум тоже был весь покрыт белыми муравьями. Но, к величайшему удивлению сэра Джона, Мокум, вместо того чтобы прогнать насекомых, стал брать их горстями, подносить ко рту и с жадностью есть.
— Тьфу! Какая гадость, Мокум! — произнес сэр Джон с отвращением.
— Ешьте! Ешьте! Делайте как я! — ответил охотник, не переставая жевать. — Ешьте! Это бушменский рис!..
Мокум действительно назвал насекомых так, как их называют туземцы. Бушмены охотно питаются этими муравьями, их существует два вида — белые муравьи и черные муравьи. Белые муравьи, по их мнению, более лакомое блюдо, в котором, правда, есть один недостаток: их надо съесть очень много. А потому африканцы обычно смешивают белых муравьев с соком мимозы. Но мимозы на вершине Скорцефа не было, и Мокум удовольствовался тем, что ел свой рис «в натуральном виде».
Сэр Джон, понукаемый голодом, который от вида жующего бушмена еще больше усилился, преодолев отвращение, решил последовать его примеру. Муравьи миллиардами выползали из своего огромного муравейника, чем и являлся на самом деле тот пригорок, у которого прикорнули двое спящих. Сэр Джон взял их целую пригоршню и поднес к губам. В самом деле, эта масса ему понравилась. Он нашел, что у муравьев очень приятный кисловатый вкус, и почувствовал, как боль в желудке стала понемногу стихать.
Между тем Мокум не забыл и о своих товарищах по несчастью. Он сбегал в крепость и привел сюда весь гарнизон. Матросы без всяких колебаний набросились на эту странную пищу. Пожалуй, Матвей Струкс и Паландер сомневались какое-то мгновение, но пример сэра Джона Муррэя подействовал на них, и бедные ученые, полуживые от недоедания, по крайней мере, перехитрили голод, поглотив огромное количество белых муравьев. И тут произошло нечто неожиданное.
Чтобы запастись впрок вкусными насекомыми, Мокум возымел идею разрушить одну сторону гигантского муравейника, который представлял собою пригорок конической формы с несколькими конусами меньшего размера по бокам, расположенными вокруг основного. Вооружившись топором, охотник уже нанес несколько ударов по большому сооружению, как вдруг странный звук привлек его внимание. Похоже было, что внутри муравейника кто-то ворчит. Бушмен прервал свою разрушительную работу и прислушался. Его компаньоны смотрели на него, не произнося ни слова. Он сделал несколько новых ударов топором. Послышалось более отчетливое ворчанье.
Бушмен стал молча потирать руки, глаза его заблестели. Топор снова обрушился на стенку и проделал в ней широкую, примерно с фут, дыру. Со всех сторон ее хлынули муравьи, но охотник не обращал на них внимания, предоставив матросам заниматься их сбором.
Вдруг в образовавшемся проеме появилось странное существо. Это было четвероногое животное с длинной мордой, маленьким ртом, вытягивающимся из него языком, прямыми ушами, длинным заостренным хвостом. Серая с красноватым оттенком шерсть покрывала его слегка приплюснутое тело, а короткие лапы имели устрашающий вид благодаря огромным когтям.
Короткого удара топором по морде было достаточно, чтобы уложить необычного животного.
— Вот наше жаркое, господа, — сказал бушмен. — Оно заставило себя ждать, но от этого не стало менее вкусным! Разведем огонь, возьмем ружейные штыки в качестве вертела и пообедаем так, как мы никогда еще не обедали!
Бушмен не слишком преувеличивал. Животное, которое он быстро и проворно разделал, был муравьед-ориктероп, разновидность большого муравьеда, которого голландцы знают также под названием «земляная свинья». Он очень часто встречается в Южной Африке, и муравейники не знают злейшего врага. «Мирмекофаг»[217] уничтожает полчища этих насекомых, а когда не может протиснуться в их узкие галереи, выуживает их оттуда, просовывая свой гибкий и липкий язык и втягивая его, густо облепленный муравьями, обратно в рот.
Вскоре подоспело жаркое. Ему не хватило, быть может, еще нескольких поворотов вертела, но изголодавшиеся люди были так нетерпеливы! Половину животного съели сразу, и его мясо, жесткое и целебное, было объявлено превосходным, хотя оно и отдавало муравьиной кислотой. Какая еда! И сколько дала она энергии и надежд этим отважным европейцам!
А ведь им сейчас так надо было, чтобы душу согревала надежда, ибо и в следующую ночь на темном пике Валькирии так и не появилось никакого света.
«Форелопер» и его маленький отряд ушли из крепости уже девять дней назад. Какие препятствия задержали их в пути? Люди или животные встали перед ними непреодолимой преградой? Что могло случиться с Михаилом Цорном и Вильямом Эмери? Уж не потеряны ли они безвозвратно для своих друзей?
Вполне понятны опасения, страхи и те переходы состояния от надежды к отчаянию, которые испытывали астрономы, запертые в скорцефской крепости. Их коллеги, их товарищи ушли уже девять дней назад! А через шесть, самое большое — семь дней, они должны были дойти до цели. Если через девять дней после их отправления все еще не загорелся фонарь на вершине Валькирии — значит, они погибли или попали в плен к кочевым племенам!
Такими печальными были мысли и скорбными — предположения, возникавшие в умах полковника Эвереста и его коллег. С каким нетерпением ждали они, когда солнце, наконец, скроется за горизонтом, чтобы начать свои ночные наблюдения! С каким тщанием они делали это! Все их надежды сосредоточились теперь в этом окуляре трубы, который должен был уловить далекий свет! Вся жизнь их зависела от этого маленького объектива! В продолжение всего дня третьего марта, бродя по склонам Скорцефа, едва обмениваясь несколькими словами, поглощенные только одной мыслью, они страдали так, как не страдали еще никогда! Нет, ни знойная жара пустыни, ни тяготи дневного перехода под палящими лучами тропического солнца, ни муки жажды не были столь гнетущими!
