С этими словами он втолкнул молодого человека в дом. Нетрудно понять, сколь велика была радость Жанны
Мари, державшей сына в объятиях, когда она увидела Алена, которого считала погибшим, тем более что раскаявшийся Ален смиренно просил ее забыть прошлое и умолял позволить ему загладить свою вину.
Можно также представить себе, с каким восторгом, вознося хвалу Господу, охотник расцеловал мальчика, которого он уже не надеялся увидеть в живых.
— Как же ты оттуда выбрался, бедный милый малыш? — спросил он.
Мальчик указал ему на старого боцмана. Алену все стало ясно.
— А! — воскликнул он. — Значит это вы, боцман Энен, были в лодке, которую мы видели?
— Черт побери! Я и Жанна Мари, вернее Жанна Мари и я, ведь это она, разузнав все, поняла, что маленький бесенок погнался за тобой.
— Почему же вы сразу не причалили к нам? Вы бы оказали мне услугу, избавив от жуткого прыжка в воду!
— Почему? Да если бы ты не был отъявленной сухопутной крысой, гуляющей по отмелям ради своего удовольствия, не заботясь о том, что творится вокруг, ты бы знал, что в двух льё от берега, к востоку от устья Виры, проходит сильное течение, и оно несется в сторону взморья.
— О! Теперь мне это известно, — сказал Ален, — и, уверяю вас, я никогда этого не забуду!
— Так вот, я хотел обойти течение стороной. Слушай, я прекрасно тебя видел, ты топтался на своей гранитной подставке, размахивая флагом бедствия, но, чтобы добраться до вас обоих, надо было обогнуть отмель, а тебе было невтерпеж! Нет, ты не соизволил подождать, пока старый белый медведь Энен подоспеет и спасет тебя.
Ален крепко пожал руку боцмана.
Когда все прояснилось, и не осталось никаких вопросов, Жанну Мари и Алена известили о загадочной и неожиданной кончине Тома Ланго.
Дядюшка, как нам известно, не слишком жаловал бедную Жанну, и все же, узнав о его смерти, женщина не смогла удержаться и заплакала.
— Право, у тебя слишком много слез, милая Жанна! — воскликнул Ален. — Если ты не хочешь, чтобы Бог наказал тебя, прибереги слезы для другого случая. Что до меня, — весело прибавил охотник на водоплавающую дичь, — то я не желал Ланго смерти, но раз его угораздило так кстати повеситься, я признаюсь, что мне, к моему великому сожалению, нисколько его не жаль.
Все засиделись в доме моряка допоздна, и Ален вернулся в Шалаш лишь около одиннадцати часов вечера.
На следующий день жители деревни узнали истинную причину смерти Ланго. Мировой судья, призванный, чтобы составить протокол о самоубийстве,
нашел на постели бакалейщика гербовую бумагу.
Это была повестка в гражданский суд Сен-Ло; в ней значилось, что Ришар предъявляет Тома Ланго иск на сумму в сто тысяч франков.
Адвокат оставил за собой право изложить в свое время и в надлежащем месте причины этой претензии.
Очевидно, накануне или днем раньше Ришар явился в Мези и нанес ростовщику один из своих традиционных визитов. Ланго надоели вечные притязания адвоката, и он отказался платить.
Тогда, чтобы напугать скупца, Ришар оставил у него повестку, попавшую в руки представителя правосудия.
Ланго обезумел от страха.
Дело Монпле было не единственным грехом на его совести; ростовщик решил, что эта жалоба повлечет за собой множество других, и проклятия со всех концов деревни обрушатся на его голову.
Людские проклятия не особенно волновали Ланго, но за ними ему мерещился суд присяжных.
К тому же в векселях Монпле, хранившихся среди личных бумаг ростовщика, имелись приписки.
Тома Ланго, как уже было сказано, потерял голову от страха и повесился.
Через два с половиной месяца после свадьбы и спустя три месяца после смерти Тома Ланго, Ален Монпле, его жена и маленький Жан Мари вернулись на ферму под названием Хрюшатник и устроили там роскошный пир в честь боцмана Энена, Луизон и их одиннадцати детей; на празднество были приглашены все их друзья из селений Мези, Гран-Кан и Сен-Пьер-дю-Мон.
Вот что произошло за эти три месяца: смерть Косолапого не только свела на нет претензии Ришара, но вследствие ее адвокат оказался во власти Монпле — завладев бумагами, попавшими в руки ростовщика, Ален без труда вынудил Ришара вернуть ему остальные векселя.
Эксперты, основательно изучившие эти документы, признали, что подлинная сумма, взятая взаймы Монпле, составляет тридцать семь тысяч пятьсот франков.
Таким образом, после смерти Ланго охотнику причиталось по праву наследования более шестидесяти тысяч франков.
Жанна Мари, прямая наследница старого мошенника, получила в собственность остальное.
Но это остальное состояло из сомнительных долговых обязательств, требующих подтверждения.
Пришлось созвать должников, чтобы каждый из них объявил под присягой истинную сумму своего долга.
Все они, присягнув, выполнили это требование.
Как оказалось, в распоряжении Жанны Мари осталось приблизительно сорок тысяч франков с Хрюшатником в придачу.
При этом на долю нашего героя должно было приходиться от шестидесяти до семидесяти тысяч франков.
Свадьба заменила взаиморасчеты.
С тех пор Ален привел отцовскую ферму в прежнее состояние, и она стала приносить такой же доход, как и при жизни старого Жана Монпле; ныне Жанна Мари слывет самой красивой фермершей округа Сен-Ло, а двадцатичетырехлетний Жан Мари и его сестра, которой только тринадцать лет, считаются чуть ли не самыми завидными женихом и невестой во всем департаменте Кальвадос.
На досуге, раза два-три в год, Ален Монпле снова становится охотником на водоплавающую дичь, который некогда, как помнит читатель, прыгал со скалы на скалу и пытался убежать от прилива.
Флажок прожил положенный собаке срок и тихо почил прекрасной смертью; его друг Жан Мари бережно похоронил верного пса рядом с могилой его прежнего хозяина — папаши Шалаша.
Лиза Жусслен вышла замуж за биржевого маклера, который, забыв выплатить в конце месяца свое сальдо, сбежал за границу, бросив в Париже жену с тремя детьми.
Лиза вернулась в Исиньи и возобновила торговлю маслом, заброшенную ее отцом.
Она надеется, что ее рано или поздно известят о смерти супруга и тогда ей удастся снова выйти замуж, так как она все еще молода, красива и кокетлива. Да будет так!
Повесть «Охотник на водоплавающую дичь» («Le chasseur de sauva-gine») впервые публиковалась в газете «Эхо фельетонов» («L'Echo des feuilletons») в 1858 г.; первое отдельное ее издание во Франции: Paris, Cadot, 2 v., 8vo, 1858.
Время действия в ней — 1818 — 1841 гг.
Перевод ее был выполнен специально для настоящего Собрания сочинений по изданию: Paris, Calmann-Levy, 12mo — и по нему же была проведена сверка с оригиналом.
