— О! Мне так стыдно, — произнес мальчик с досадой, — но, по-моему, мне становится страшно.
— Мужайся, малыш! — воскликнул Ален. — Если я погибну, а ты снова увидишь Жанну Мари, хотя бы на Небесах, передай ей, что я сделал все возможное, чтобы искупить свою вину.
И он протянул к ребенку руки.
Тот бросился в его объятия.
Охотнику пришлось приложить усилие, чтобы вырваться из рук Жана Мари.
После этого, не теряя ни секунды, Ален бросился в море.
Флажок, бессловесный член этой троицы, о котором никто не думал, прыгнул в воду за хозяином, готовый следовать за ним куда угодно.
Монпле был бесстрашным и сильным пловцом, в чем нам уже довелось убедиться; он ориентировался не на лодку, а немного выше, на точку, где она должна была оказаться, следуя своим курсом, и надеялся перерезать ей путь.
Ален в последний раз собрался взглянуть на маленького юнгу; продолжая плыть, он обернулся и посмотрел в сторону скалы.
По отношению к пловцу скала находилась со стороны заходящего солнца; он увидел темный силуэт ребенка, выделявшийся на фоне багрового горизонта.
Мальчик стоял на коленях и молился, подняв руки к Небу.
Ален махнул ему на прощание рукой и энергично продолжал свой путь.
И только тут охотник заметил, что Флажок плывет рядом с ним.
Сначала он хотел прогнать собаку и отослать ее обратно к Жану Мари, но, подумав, что скорее всего Флажок не послушается, решил не терять время и силы на бесполезную борьбу.
К тому же Флажок был столь же первоклассным пловцом, как его хозяин; его лапы были снабжены перепонками очевидно, среди его предков была какая-нибудь собака с Ньюфаундленда.
Итак, Ален предоставил Флажку поступать как ему было угодно и продолжал плыть наперерез к своей цели, куда он надеялся добраться одновременно с лодкой.
Но, едва лишь проделав триста-четыреста саженей, охотник почувствовал, что он сбился с курса: его относило вправо, в то время как он должен был плыть влево.
Он попал в течение, и оно увлекало его за собой!
Молодой человек пытался бороться с ним, но все его усилия были тщетны: он не в состоянии был сдвинуться с места.
Ален попробовал нырнуть; ему было известно, что иногда подобные течения проходят на небольшой глубине, но под водой, как и на поверхности, он почувствовал себя во власти неодолимой стихии.
Монпле стал кричать и звать на помощь, но, как и на скале, только рокот волн откликался на его зов.
Сделав мощный рывок, он приподнял над водой верхнюю часть своего туловища до пояса.
Ален хотел оглядеться, но, к несчастью, уже стемнело, и его глаза видели в окружающем мраке не дальше, чем на двадцать шагов.
Человек был бессилен в борьбе со стихией; в то же время мысль о том, что он бросил бедного ребенка, приводила его в отчаяние. Ален все время думал о мальчике. Когда какой-нибудь вал, более высокий, чем другие, приподнимал пловца и с шумом разбивался о его грудь, ему казалось, что он видит маленькую фигурку Жана Мари, ставшую игрушкой волн; молодой охотник представлял себе, как мальчик цепляется за скалу, а обступившая его вода все поднимается и поднимается, спокойная, но столь же угрожающая, столь же неумолимая в своем спокойствии, как и в ярости. Когда какая-нибудь запоздалая чайка проносилась над головой Монпле, спеша вернуться в свое гнездо, ему чудился в крике птицы голос того, кого он назвал своим сыном, — очевидно, это означало, что мальчик уже отдал Создателю душу; тогда у Алена начинала кружиться голова, и, невзирая на сильный холод, пот струился по его лицу.
Он был вынужден нырять, чтобы смыть этот пот с лица.
Между тем течение продолжало столь стремительно нести пловца, что ему не приходилось прикладывать каких-либо усилий, чтобы удержаться на воде.
Наконец его закрутило и несколько раз перевернуло, после чего он почувствовал, что ничто больше не стесняет его движений.
Течение прекратилось.
Ален попытался понять, в каком направлении следует плыть, но его окружал непроглядный мрак: не было видно ни луны, ни звезд — ничего, кроме фосфоресцирующих волн.
Он затерялся в необъятной водной пустыне!
Флажок по-прежнему держался в нескольких шагах от хозяина; время от времени он оглашал воздух жалобным воем, как бы моля о помощи.
Ален поплыл наугад, полагаясь на Провидение.
Он плыл без остановки почти полтора часа.
Затем его силы иссякли, движения стали неуверенными, и ему трудно стало преодолевать волны — они захлестывали пловца, перекатывались у него над головой.
Молодому охотнику показалось, что вой Флажка сделался еще более скорбным.
Мало-помалу он почувствовал, что вся его кровь прихлынула к голове и в ушах стоит непрерывный приглушенный шум. Калейдоскоп событий прошлого с его живыми бесчисленными образами замелькал перед глазами Алена; он заново переживал то, что когда-то видел, делал и говорил. В то же время видения его детских игр под сенью тенистого сада, окружавшего Хрюшатник, перемежались со сценами парижской жизни с ее забавами, шумными застольями, двумя дуэлями, а также любовью к Лизе, унылым затворничеством в Шалаше и походами через болото. Перед мысленным взором молодого человека проносилось множество лиц, в том числе постные физиономии его наставников из Сен-Ло и спокойный кроткий лик старого Монпле; он слышал ржание отцовской лошадки, с которым она всегда возвращалась на ферму после долгой поездки. В глубине картины виднелись веселые подружки, оставленные Монпле в Париже; несмотря на немалое число этих красоток, их образы были отчетливыми, и все они одновременно всплывали в памяти умирающего.
Силы пловца все убывали, шум в ушах все усиливался, но видения исчезли. Внезапно черная пелена, стоявшая перед глазами Алена, сменилась лазурным цветом; на этом лазурном фоне вдали показалась лучезарная фигура; она стала расти и приближаться к охотнику. Вскоре женщина оказалась довольно близко от Алена, и он узнал в ней Жанну Мари: она сидела на той самой скале, где он оставил ее сына.
Мальчик стоял рядом с матерью, прислонившись к ее груди; и он и она были увенчаны сияющим ореолом; Монпле не мог разглядеть лица ребенка, но видел лицо женщины; она смотрела на сына с улыбкой, в которой сквозила невыразимая грусть.
Внезапно туманное облако, скрывавшее Жана Мари, развеялось, и перед Аленом предстало лицо мальчика; оно было такое бледное, что охотнику стало ясно: ребенок мертв.
При этой мысли бред несчастного усилился.
Ему показалось, что скала, которую он видит, находится всего лишь в нескольких саженях от него. Ален из последних сил попытался до нее добраться; он почувствовал, как его пальцы наткнулись на гранитное основание пьедестала, на вершина которого застыли сияющие фигуры; он. вцепился в скалу с неистовой энергией, возрастающей во время агонии, и лишился чувств.
