Таково единственно подлинное имя из целого сонма зодчих и мастеров-камнесечцев, которое дошло до нас сквозь бури веков.
— Аввакум, кто ты?
Но молчит земля Суздальская и будет молчать. Ищут в ней ученые; студенты и школьники-следопыты помогают им разгадывать исторические тайны...
Иные камни, разбитые и попорченные, дьяк Ермолин просто выбросил, а местные жители затем их подобрали для своих хозяйственных нужд.
В наше время стали искать такие драгоценные обломки.
Был найден сперва казавшийся непонятным один длинный камень. Ученые разобрались, что это нижняя часть композиции «Вознесение Александра Македонского». Даже по такому жалкому обломку угадывалось — сколько движения и мощи вложил талантливый камнесечец в свое творение.
Директор Юрьев-Польского краеведческого музея Федор Николаевич Полуянов привлек школьников к поискам. С их помощью было найдено несколько обломков, один — у бабушки в хлеву, другой — у дедушки под крыльцом.
Теперь эти находки тоже попали в лапидарий или хранятся в запаснике музея.
Федора Николаевича нет в живых, а поиски продолжаются. Другие школьники под руководством других сотрудников музея ищут загадочные обломки резного камня...
Еще когда только зарождался замысел моей книги, приехал я в Юрьев-Польской, остановился в гостинице. Утром встал нарочно на рассвете и вышел на городскую площадь. В эти ранние часы я никого не встретил, прошел внутрь окруженного земляным валом Кремля и мимо кирпичной громады Троицкого собора, построенного в начале нынешнего века, приблизился к жемчужине.
Долго разглядывал я отдельные камни западного притвора, потом завернул за угол и тут увидел сидящего на складном стульчике молодого человека с палитрой и кистью в руках. Перед ним на трехногом мольберте был прикреплен лист белого картона.
Что же, ничего нет удивительного, сейчас многие художники увлечены стариной.
Я хотел его обойти, но невольно с любопытством заглянул на картон и остановился. Конечно, это было несколько бесцеремонно с моей стороны, но...
Художник срисовывал узор с нижних рядов камней — двух больших птиц, стоявших спинами друг к другу; они повернули шейки, оглянулись и словно хотели поцеловаться клювиками. Только тут я заметил, что переплетающиеся стебли растений, обвивающие эту часть стены до границы бывшего обвала, весь роскошный яблоневый сад вырастает из соединенных вместе пышных хвостов двух целующихся птиц.
Художник был, несомненно, талантлив; тонкими линиями углем он не только тщательно перенес на картон все завитки, но, если так можно выразиться, сумел поймать внутреннюю прелесть узора...
Вдруг он резко повернулся ко мне. Но разве можно сердиться в этот час безмолвия, когда облака над крестом собора еще розовые? И тени раздражения я не заметил в ярко блестевших черных и круглых глазах молодого человека, в его чересчур румяных щеках. Так блестят глаза и таким румянцем пылают щеки только у художников и у поэтов в минуты вдохновения.
— Простите, что помешал, — извинился я. Молодой человек мягко улыбнулся, встал и неожиданно сказал:
— Этих птиц в стародавние времена окрестили очень точно и очень нежно. Знаете как? — И он медленно произнес: — Оглядышек. Каков русский язык? Даже в словаре Даля нет такого лучистого слова.
Он закурил. Мы разговорились. Я объяснил, что собираю материалы для своей будущей книги о владимирской старине.
— Как такая книга нужна! — воскликнул молодой человек. — А то наши юноши и девушки вроде слепых щенят. Ничего-то они не знают о былой красоте, ничего-то в ней не смыслят.
В свою очередь, он мне рассказал, что работает на здешней текстильной фабрике «Авангард» художником. Ему захотелось воспользоваться узором с белых камней для будущих тканей. Вот только придется выдумывать, как раскрасить эти стебли, цветы и птиц. Недавно он вернулся из командировки, прокатился пароходом по Волге, потом махнул на Кавказ. Ему посчастливилось напасть на подлинные сокровища народного творчества, не поднимая головы, он набрасывал карандашом эскизы, изрисовал несколько альбомов...
Закончив свой рассказ, он взял с меня честное слово, что я сегодня же приду на фабрику посмотреть его новые рисунки.
Через два часа я поднимался на второй этаж главного корпуса фабрики. Меня провели вдоль огромного белого зала, мимо диковинных ткацких станков. Света из окон не хватало, и под потолком протянулись матово-голубые люминесцентные палочки-лампы. Откуда-то сверху свисали и переливались игравшие всеми цветами радуги пучки нитей. На станках невидимые челноки щелкали справа-налево, слева-направо. Девушки в синих халатах легко скользили, наклонялись, что-то поправляли в одном потоке нитей, в другом... И из каждого станка медленно надвигались украшенные пестрыми и яркими узорами только что вытканные, нескончаемой длины полотнища. На каждом станке рождалась ткань своей расцветки, своей красоты узора.
Я узнал, что вся эта материя предназначается для обивки мебели и для оконных портьер.
Сквозь маленькую дверцу, обшитую войлоком, меня провели в соседнее помещение. Щелканье ткацких станков тут слышалось как отдаленное жужжание. Я с облегчением вздохнул, оглянулся и понял, что попал в художественную мастерскую.
Наклонившись над столами, работало несколько девушек, старичок в очках, старичок без очков и мой художник. По стенам висели гипсовые головы древнегреческих богов. Всюду — на окнах, на полу — стояли горшки и кадки с цветами.
Увидев меня, молодой человек порывисто вскочил, подбежал ко мне, обеими руками крепко пожал мою руку, потом подвел к своему месту и тут же с шумом выложил на стол несколько больших папок.
Девушки подняли кудрявые головы и фыркнули.
Старичок в очках тоже поднял голову и, видимо желая объяснить смешливость девушек, снисходительно заметил:
— Поверите ли, каждый день по дюжине ценителей искусства приводит.
Молодой человек быстро сверкнул на него своими черными глазами.
— Да как же не показать писателю! — воскликнул он и, повернувшись спиной к девушкам, раскрыл самую верхнюю папку.
Я начал внимательно рассматривать акварельные картинки с самыми различными, то строго простыми, то очень сложными и витиеватыми пестрыми узорами, а молодой человек, кладя передо мной очередной лист ватмана, объяснял:
— Виньетка из рукописи Ярославского музея, вышитое чувашское полотенце, узор на рукояти карачаевского кинжала, современный армянский ковер... — И так далее, и так далее. В глазах у меня рябило от этого многоцветного богатства.
А художник, видимо очень довольный моим вниманием и восхищением, то отбегал к шкафу за новыми раскрашенными листами, то горячо разъяснял мне, в чем прелесть очередного узора.
