Мене-Птах более чем когда-либо был убежден, что видит перед собой Анахотепа собственной персоной. Если раньше у него и были сомнения, то десяти недель, проведенных со стариком, оказалось достаточно, чтобы их развеять. Правда, он не был до конца уверен в факте смерти потерявшего память номарха, однако, не имея возможности пойти против воли Анахотепа, с горечью в душе решил не противиться и отдаться на волю богов.
Не скрывая ужаса, он помог живой мумии лечь на дно саркофага. Все тело номарха было обмотано льняными полосками, так что свободными оставались только глаза. Вопреки обычаю, вставленные один в другой гробы и картонные прокладки не были расписаны. Так пожелал «живой» Анахотеп, не выносивший запаха красителей, используемых рисовальщиками. Мене-Птаха пугала эта девственная белизна. Стены гробницы также были голы, на них не описывались качества Анахотепа, не перечислялись его славные деяния. Подобная обнаженность граничила с ересью. Что же до богов-покровителей, то номарх пожелал, чтобы их высекли из грубого, опять же нераскрашенного камня.
— Можно было бы сделать рельефы на стенах, — осмелился возразить главный жрец. — В этом случае ты, господин, не будешь страдать от запаха краски, а вся история твоего царствования будет высечена в камне.
Анахотеп ни о чем не хотел слышать. Ни о раскрашивании, ни о скульптурах. Он упрямо желал быть похороненным в склепе без всяких украшений, словно его земное прошлое не имело для него никакого значения.
Страх не оставлял Мене-Птаха. Ему вдруг вспоминались ходившие по дворцу слухи об одном номархе, безумце, решившем воевать с самими богами, который для завоевания полей Иалу увел с собой целую армию молодых солдат, убитых и мумифицированных по его приказу. Были в истории Египта и другие фараоны-еретики, например, умственно отсталый Ахенатон, который имел наглость придумать нового бога! Но ни один жрец не мог похвастаться участием в подобном бесчестном поступке, и Мене-Птах начал опасаться, что если Анахотеп, едва ступив в загробный мир, внесет смятение в спокойное существование теней, на его голову неминуемо падет гнев богов, которым он верно служил много лет.
Что, если все это обернется против него? Коль уж Анахотеп уходил, безразличный к мнению о нем людей, то не с целью ли начать жизнь в потустороннем мире и вновь установить там царство тирании, прерванное на этом свете?
— Поскорее заканчивайте церемонию, — глухо проворчал вдруг старик из глубины своего саркофага, — я уже прошел через нее, раз я мертв. Судьи Аменти ждут меня. Боюсь, они потеряют терпение…
Мене-Птах поклонился. Два месяца он безропотно сносил капризы старика, никак не показывая своего раздражения. Пока останки Томака продолжали очищаться в натроновой ванне, Анахотепа поселили в комнате без окон. Там он пожелал спать голым в базальтовой нише, некоем подобии вместилища для его саркофага. У ног его становился на колени жрец, зачитывавший полный перечень драгоценностей, животных и слуг, входящих в погребальный багаж фараона. Это перечисление приходилось начинать по нескольку раз в день, поскольку номарх, потерявший память, быстро забывал все, что ему говорили.
Так он и оставался в темноте все время, пока шла подготовка останков Томака. Он соглашался съесть лишь кусочек хлеба и выпивал немного свежей воды. Пища для него потеряла вкус и запах. К этому добавилась легкая глухота, вынуждавшая собеседников неоднократно повторять свои слова либо кричать их ему в ухо.
— Это потому, что я уже на другом берегу реки вечности, — заявлял он. — Ваши голоса доходят до меня издалека… Вы очень далеки от меня.
И тем не менее, несмотря на всю антипатию к Анахотепу, Мене-Птаху претило хоронить его живым. Увы, отказываться уже было слишком поздно. Лишний скандал ему ни к чему. Поэтому Мене-Птах решился на закрытие крышки саркофага, произнеся при этом ритуальные слова:
— О Нут, богиня ночи! Ты раскрылась, чтобы произвести на свет Осириса, моего Божественного Отца. У Гора крылья сильнее, чем у царского сокола. Гор сидит у изголовья моего ложа и стережет мой последний вздох. Смотри, вот он летит к тебе, неся мою душу…
А присутствующие отвечали:
— Я и вправду чист. Чисты слова, выходящие из моих уст. Мои добродетели и совершенства многочисленны, как волны в море.
Все было готово. Снаружи, на паперти храма, толпились молчаливые люди. Мене-Птах опасался, что среди них не найдется никого по-настоящему скорбящего по номарху. Панахемеб предусмотрел это и приказал не скупиться и пригласить побольше плакальщиц, которые все заглушат своими причитаниями. За саркофагом должна была следовать процессия слуг, несущих погребальное имущество Анахотепа: мумии лошадей, колесницы, мебель, отделанные золотом и драгоценными камнями. Верховного жреца Амона беспокоила чернь, видевшая отправление в загробный мир рабов и солдат — мужчин и женщин, украденных и мумифицированных по велению номарха. Могло произойти что угодно — взрыв ярости, нападение на останки, разграбление сокровищ. Демонстрация всех этих богатств, которые будут замурованы в пирамиде, в то время как жители голодали, могла произвести смятение в умах.
Мене-Птах знаком велел слугам положить саркофаг на носилки и направиться к почетной лестнице. Похороны Анахотепа начались.
С восходом солнца Ануну закрыли внутри глиняного истукана. Ослепшая и оглохшая, она слышала лишь неясные звуки, доносившиеся из мира живых. В тот момент, когда над ней опустилась крышка, девушка почувствовала стеснение в груди, и ее разом покинула вся решимость, испытываемая ею в последние недели. Она чуть было не оттолкнула крышку ладонями, чтобы вновь увидеть свет, и лишь с огромным трудом совладала с собой. Главное — не нервничать, держать себя в руках, так как воздух поступал к ней через несколько отверстий, проделанных в саркофаге из обожженной глины. Пока глиняного покойника обертывали льняными лентами, она попыталась успокоиться.
За время тренировок Ануна ясно поняла, что главной проблемой была опасность задохнуться. Нетуб сделал все, чтобы обеспечить доступ в саркофаги как можно большего количества воздуха. Но нельзя было увеличивать число отверстий, не возбудив подозрений, поэтому вентиляция оставалась слабым местом.
Ко всему прочему Ануну на какое-то мгновение охватила паника, когда она, беспомощная, лежала в уже закрытом саркофаге. Дело в том, что как раз перед наложением крышки она заметила Ути, подходившего к козлам, на которых лежали мнимые трупы, приготовленные к обмотке. Для чего явился сюда бывший слуга Дакомона? Уж конечно, не для того, чтобы пожелать ей удачи! Она едва не позвала на помощь, не крикнула Нетубу, чтобы он убрал слугу, потому что еще слишком свежо было в памяти совершенное на нее покушение. Если Ути вздумается повторить его, вдув перец в одно из отверстий, она потеряет нюх и будет неспособна идти по следу неощутимых духов в лабиринте пирамиды. Когда Ути бросил ей в тот раз перец в лицо, она потратила много дней на восстановление обоняния; сегодня же у нее не будет такой возможности, так как если их пребывание в гробнице затянется, все они умрут — если не от жажды, то от удушья…
