китайцы сворачивали немедля, хотя бы от этого китаец рисковал со своей неуклюжей запряжкой свалиться под откос.
Быстрота и беспрекословность, с которой китайцы торопились исполнять эти требования, казалось, удовлетворяли кричавших, но не думаю, чтобы они удовлетворяли китайцев. На меня, по крайней мере, все это производило тяжелое впечатление чего-то старого-старого, давно забытого. <…>
Симпатичный уголок Порт-Артур?
Пока нет. Может быть, это суровый закон необходимости, но на мирного гражданина тяжело действует хотя бы такая уличная сценка.
Улица полна военными и их дамами, а посреди улицы с самой благодушной физиономией пехотный солдатик, с бляхой городового, ведет, держа по косе в каждой руке, двух китайцев.
На лицах китайцев стыд и растерянность, встречные китайцы с опущенными глазами угрюмо сторонятся.
Ведь в России гоголевских времен городничий, правда, тряс за бороды, да и то глаз на глаз, а так, чтоб за бороды водить по улицам – не приходилось что-то видеть. А коса у китайца, пожалуй, еще священнее, чем борода у русского.
Что сказать о самом городе?
Маленький китайский городок, ютящийся у бухты, спешно перестраивающийся для новых нужд.
Местность кругом голая, без растительности, открытая холодным ветрам.
Эти ветра уже начались, и мелкая пыль осыпает и бьет в лицо. Неуютно на улице, неуютно в этих китайских, хотя и приспособленных уже к иной жизни, фанзах.
5–8 ноября
Оригинальный и в своем роде единственный уголок мира – Шанхай. Это большой красивый город. В нем живет тысяч тридцать европейцев и тысяч пятьсот китайцев.
Китайский город отделен от европейского и тянется на громадном расстоянии. Не довольствуясь сушей, он захватил и воду, и на реке против китайского города вы видите массу плавучих, наскоро сколоченных домиков.
Оригинальность и исключительность европейского Шанхая в том, что он не принадлежит никакому государству. Здесь нет и не может быть поэтому никаких политических преступлений. Надо убить или украсть, чтобы суд консулов мог судить вас.
В этом громадном торговом пункте есть русская икра, английские вещи, французские вина, американская мука, польская клепка, но русского, поляка, американца, француза, как мы привыкли понимать эти слова в их политическом значении, нет.
Конечно, где же в другом месте и появиться этой первой звездочке далекого будущего, как не здесь, на Востоке, в Китае, пережившем уже в сущности свою государственность. В этом смысле – lux ex oriente [18].
В торговом отношении здесь господствуют, конечно, англичане.
Мы меньше других. Мы отказались добровольно, тридцать лет тому назад, от предложенного нам китайцами, наряду с англичанами и французами, места. Теперь это место стоит миллионов сорок рублей.
Я остановился в «Hôtel des Colonies», хорошем отеле, где говорят не только по-английски, но и по-французски.
В ожидании парохода я пробыл в Шанхае пять дней. Меня навещал мой спутник – француз; я познакомился с нашим, очень любезным и внимательным консулом, благодаря которому, между прочим, и директору наших тюрем, генералу Саломону, видел китайские тюрьмы. Но главным моим спутником и здесь был любезный и образованный начальник нашей почтовой конторы. С ним мы перебывали везде и в городе и за городом, посещали театры – европейский и китайский, покупали вещи, наводили справки относительно моего дальнейшего путешествия, знакомились со всем окружавшим нас.
Мы почти не разлучались с ним эти пять дней. Наш день распределялся так: до завтрака он работал в своей конторе, а я занимался английским языком. Кто-нибудь из нас заходил за другим, и мы отправлялись завтракать то в мою, то в его английскую гостиницу.
Время между завтраком и five o’clock (пять часов, время, когда пьют чай или кофе) мы ходим по городу, то покупая, то просто осматривая из любопытства китайские магазины.
Вот магазин шелковых изделий. Китаец приказчик говорит вам:
– Это не японская работа с нашивными узорами, это ручная китайская работа.
И работа, и материя прекрасны и оригинальны.
Вот магазин, где продаются разные работы из камня и дерева.
Всевозможные игрушки, рисующие быт китайцев, с отделкой, поражающей своей тщательностью и микроскопичностью. В этих игрушках вся бытовая сторона китайской жизни: вот везущий вас дженерик и его колясочка, вот китаянка, вот свадебный обряд, вот суд, вот всевозможные наказания: голова, просунутая сквозь бочку, голова и руки, когда человек не может лежать: две-три недели такого наказания, и нервная система испорчена навеки. А вот представления о загробной жизни; суд и наказания грешников: одного пилят пополам, другому вырывают язык, третьей вырезывают груди, а четвертого просто жгут на костре. Как красивы работы из камня, который называется мыльным камнем: разноцветный мягкий камень.
Я упоминал уже о посещении нами тюрем. Тюремное китайское начальство было заранее уведомлено о том нашим консулом. Нас встретил главный судья, угостил нас чаем, очень долго на прекрасном английском языке разговаривал с генералом Саломоном, но показал нам в сущности очень мало: один деревянный флигель с чистыми комнатами. В этих комнатах на нарах сидели какие-то китайцы, с очень благодушными лицами, не похожими на лица преступников или, по крайней мере, людей огорченных. Да и было их очень мало. Кто-то из бывших с нами сделал предположение, что нам показывают стражу тюремную.
– Сегодня, если хотите, мы поедем в китайский монастырь, – предложил мне как-то после завтрака мой любезный компаньон.
И вот мы едем туда китайским грязным городом, едем берегом мутно-желтой реки, несколько верст едем дачами и, наконец, останавливаемся перед высокой каменной стеной. Мы сходим с экипажа и в отворенные ворота видим широкий двор, посреди которого высится круглое, с невысоким куполом, здание: это храм Будды, пагода.
За нами увязывается какой-то китаец-проводник, хорошо говорящий по-английски. Два китайских монаха в длинных грязных балахонах, подвязанных веревкою, с обнаженными, низко остриженными головами, делают попытку отогнать от нас нашего проводника, но тот в свою очередь энергично отгоняет монахов, и те уже робко где-то сзади плетутся за нами.
– Однако монахи здесь очень робки, – говорю я.
– Поневоле, в Китае нет привилегированной религии, и все имеют право свободного входа во все храмы, да к тому же эти монахи плохо говорят по-английски, а наш проводник – хорошо.
Мы входим в большой, плохо освещенный храм; посреди – громадный, во весь храм, красной меди, Будда. Кругом него множество маленьких фигурок – тоже будды: будда трехголовый, тринадцатиголовый, будда с тысячью рук, будда на лотосе и без лотоса. Вдоль стен статуи других божеств: войны, мира; множество других фигур: этот помогает от такой-то болезни, тот – от другой, этот защищает от неприятеля, от того зависит урожай.
– И этим уродам молятся? Господи, какие они глупые, – весело говорила молоденькая дамочка своему
