— Царь, — наконец ответил он, — я признаю, что управление целой страной сродни искусству, где мало что значат заранее заготовленные рецепты или какие-то общепринятые приемы. Но у тебя есть проблема. Твой народ разделен, и часть его настроена против Рима. Что делает эту проблему не только твоей, но и нашей. Тебе, ради блага твоего племени, следует поскорее найти удовлетворительное решение.
— Или?
— Или Рим решит эту проблему сам.
Повисло молчание. От трибуна не укрылось, как напрягся Кадминий, рука которого непроизвольно сжалась в кулак. Верика на другом конце стола откинулся в кресле и поднес кончики пальцев к губам, изучая Квинтилла темными щелками, в которые превратились его мигом прищурившиеся глаза.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет, царь. Никоим образом. Но позволь мне обрисовать возможные перспективы. Так, как я их вижу.
— Что ж, продолжай.
— Атребатам необходимо остаться союзниками империи. Нам нужна твердая уверенность в беспрепятственном продвижении наших обозов по всей вашей стране. Обеспечивая их безопасность, вы в свой черед можете твердо рассчитывать на нашу поддержку, благодарность и дружбу. И до тех пор, пока это положение сохранится, Рим предоставит атребатам свободу решать свои внутренние дела. Если, разумеется, не возникнут вопросы, затрагивающие наши интересы.
— А если они возникнут, что тогда?
— Нам придется помочь тебе в управлении твоим царством.
— Ты хочешь сказать, отобрать его у меня? Превратить в провинцию?
— Царь, я очень надеюсь, что до этого никогда не дойдет.
Последовала напряженная пауза, потом Верика произнес:
— Понимаю. А если что-то пойдет не так?
— Тогда мы будем вынуждены сокрушить любые действующие против нас силы. Все оружие тут же изымут. Земли, твои и тех твоих знатных соплеменников, что осмелятся создавать нам проблемы, конфискуют, всех пленников продадут в рабство. Такова участь каждого племени, не оправдавшего доверия Рима.
Некоторое время Верика молча смотрел на трибуна, потом его взгляд обратился к начальнику стражи. Кадминий еле сдерживал ярость, вызванную неслыханной дерзостью римского офицера, посмевшего угрожать его господину.
— Похоже, Рим не оставляет ни мне, ни моему народу особого выбора, а?
— Не оставляет, царь. Никакого.
Спустя два дня после прибытия трибуна Квинтилла Верика изъявил желание поохотиться. Один из лесов в нескольких милях от Каллевы числился царским, и окрестным жителям запрещалось не только добывать в нем какую-то дичь, но и даже бывать там.
День, предшествующий развлечению, выдался знойным. Солнце палило нещадно, и улочки Каллевы словно вымерли — все искали укрытия от жары. А вот двор перед царским чертогом, напротив, походил на разворошенный муравейник: слуги и рабы хлопотливо сновали повсюду, занятые нескончаемой подготовкой к отъезду. Царева охота была большим делом, мало вязавшимся с романтическим образом рыщущего по лесам одиночки, чей ум и ловкость вступают в противоборство с первозданной силой и хитростью дикого зверя. Древки охотничьих копий подвергались придирчивому осмотру, не завелась ли на них от хранения плесень, их наконечники на точильных камнях доводились до немыслимой остроты, и челядь с великими предосторожностями укладывала весь этот арсенал в толстые кожаные футляры. Так же основательно проверялись и лошади: отбракованных отгоняли в конюшни, чтобы вернуть в круговерть повседневных работ. Сбруя чистилась, смазывалась и старательно подгонялась к животным, которым предназначалось носить царских гостей. Потные рабы сгибались под грудами мехов для походных постелей, их охапками сваливали на выстроившиеся вереницей повозки. Озабоченные управители громкими криками подгоняли с ног сбивавшихся слуг, таскавших из темных подземных кладовых мешки с хлебом, окорока, кувшины с вином и пивом и горы прочего провианта, тоже находившего себе место на тех же телегах. Тем временем начальник царской стражи, сидя за грубым дощатым столом, отбирал из выстроившейся у ворот длинной очереди самых крепких, годных в загонщики горожан. С едой в Каллеве было уже совсем плохо, и приглянувшиеся Кадминию счастливчики рассчитывали поживиться объедками, что останутся после трапез племенной знати на приволье в холмах.
— Можно подумать, будто эта орава тоже решила куда-нибудь вторгнуться, — ворчал Макрон, вместе с Катоном проталкиваясь сквозь суматошную толчею. — Трудно поверить, что дело всего-то в какой-то охотничьей вылазке.
— Для тебя вылазка, а для кого-то ничего нет важней, — улыбнулся Катон.
Кто-кто, а уж он-то хорошо это знал, ибо сам видел, что творилось в таких случаях в римском дворце. Если Клавдий по своей прихоти вдруг решал, что ему не худо бы «навестить Остию» или просто «проветриться», спасаясь от страшной духоты римского лета, именно отец Катона отвечал за организацию этого путешествия, спешно собирая в дорогу кучу всяческого добра, дабы повелитель великой державы ни в чем не испытывал никаких неудобств.
«Калигула был куда хуже», — подумал, оглядываясь на былое, Катон. Причуды безумного императора постоянно испытывали пределы возможного, повергая в отчаяние его приближенных. Так, например, ему как-то взбрело в голову прогуляться пешком через Мессинский пролив. Отговорить его от этой затеи нечего было и думать: в конце концов, он считался богом, а богам все должно быть доступно, им перечить нельзя. Себе дороже. И в результате сотни механиков и мастеровых соорудили невиданный понтонный мост, настелив доски поверх палуб тысяч рыбачьих и каботажных суденышек. И пока император со свитой прохаживался над водной гладью, оставшиеся без заработка рыбаки и торговцы вынуждены были глазеть на эту бессмысленную прогулку, причем отнюдь не из праздного любопытства, а под угрозой преторианских мечей. Катон был там, видел хмурое, вытянутое лицо обычно спокойного и улыбчивого отца, а потому окружающая суета, связанная с царским выездом на охоту, ничуть его не изумляла.
Макрон продолжал озираться, неодобрительно хмурясь.
— Я думал, тут всего и делов, что прихватить с собой пару копий да загнать в лесу нескольких диких боровов. А у них пыль столбом, хрен знает что, как на войну собираются. И где нам теперь искать этого долбаного трибуна?
Чуть ранее, пополудни, им передали приказ явиться к Квинтиллу, и они, оставив Вепрей и Волков на плацу под присмотром помощников, побрели по грязным улочкам Каллевы к царской усадьбе. В своих толстых туниках оба изнывали от жары, колючая шерсть липла к телу, и Катон ежился всякий раз, когда очередные струйки пота, выскальзывая из-под мышек, орошали его распаренные бока.
